Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

в Лондон «Битве при Виттории» я не могу отвечать ничем, кроме пожимания плечами. Посвяти я свое произведение одному из союзных монархов, присутствовавших на конгрессе, то – конечно! – меня бы быстро и достойно вознаградили.

Выражая настоящим В[ашей] Светлости свою покорнейшую благодарность за милостивое вмешательство в это дело и сетуя на то, что великодушные старания и благосклонные намерения В[ашей] Светлости касательно меня оказались сведенными на нет грубостью тех, кто бы должен был почувствовать воздаваемую честь, я вместе с тем отваживаюсь вторично обратиться к В[ашей] Светлости по этому вопросу, дабы моему достоинству, собственности и достоянию не был нанесен ущерб тем невниманием, с которым отнеслись к данному предмету в Лондоне.

С глубочайшим почтением имею честь быть Вашей Светлости покорнейший слуга

Луи ван Бетховен.

Вена, 5 июня 1815

Сразу скажем, что надежды Бетховена на получение достойного вознаграждения от принца-регента, а с 1820 года короля Англии Георга IV не оправдались, хотя переписка по поводу «Битвы при Виттории» продолжалась в течение ряда лет уже без участия Разумовского. Однако текст приведенного письма интересен не только в связи с долгой и безуспешной борьбой композитора за гонорар.

Из первого же абзаца явствует, что отношения Бетховена с князем Лихновским и его супругой в 1813 году вновь наладились, и композитор не только бывал у них в доме, но и пользовался их советами. В какой момент обе стороны решили положить конец неприятным воспоминаниям о ссоре 1806 года, точно не известно. Летом 1812 года Лихновский находился на чешских курортах одновременно с Бетховеном и с Разумовским (их имена неоднократно упоминаются в дневниках Гёте)[319], и они могли возобновить общение именно там – не исключено, что при активном посредничестве Разумовского. Очевидно, князь и княгиня Лихновские присутствовали на венской премьере «Битвы» в декабре 1813 года. Звучала «Битва» и в бенефисной академии Бетховена 2 января 1814 года. Наконец, в еще одном концерте, данном 27 февраля, помимо «Битвы», Седьмой симфонии и Терцета ор. 116, уже знакомых венской публике, была впервые исполнена Восьмая симфония ор. 93. Ранее она звучала лишь один раз в приватном концерте у князя Лобковица. Хотя отзывы прессы о Восьмой симфонии были сдержанными, истинных любителей музыки премьера должна была заинтересовать.

Судя по письмам Бетховена, партитура «Битвы» была послана Разумовским в Лондон в середине или второй половине февраля: композитор отказался ехать в Англию вместе с автором идеи «Битвы» – Иоганном Непомуком Мельцелем, но выразил уверенность в том, что к приезду туда Мельцеля, имевшего свой денежный интерес, произведение уже будет у принца-регента[320]. Мельцель, обиженный на Бетховена, уехал в марте, захватив с собой без ведома композитора другой экземпляр партитуры.

15 апреля 1814 года Карл Лихновский скончался. В письме Бетховена к графу Морицу Лихновскому от 21 сентября 1814 года содержатся чрезвычайно теплые высказывания об этой семье и о княгине Лихновской в особенности: «Целую руки княгине за ее память и доброе ко мне отношение. Никогда не забывал я всего, чем я вообще всем вам обязан, хоть и были обстоятельства, вызванные злополучным случаем, помешавшие мне это выразить именно так, как я того хотел бы», – и постскриптум: «Тысячу раз целую руки уважаемой княгине К[ристиане]»[321]. Поводом же для письма к Морицу Лихновскому стало намерение Бетховена посвятить ему свою новую фортепианную Сонату ор. 90; композитор предупреждал, что ни в коем случае не желал бы получить в ответ ничего, похожего на подарок. Посвящение сонаты графу Лихновскому было бескорыстным выражением дружеских чувств, в отличие от посвящения «Битвы при Виттории» принцу-регенту – тут Бетховен сражался за свои интересы до конца, не желая отступить ни на йоту.

Из письма к Разумовскому следует, что существовало обращение Бетховена к принцу-регенту, которое Андрей Кириллович вместе с рукописным экземпляром партитуры переправил в Лондон по своим личным каналам. Увы, никаких следов этого пакета документов не обнаружено. Неизвестно также, пожелал ли Разумовский вторично вмешаться в переписку с принцем-регентом по поводу «Битвы». Венский конгресс шел своим чередом, работа дипломатов не прекращалась ни на день, равно как и продолжала разворачиваться обширная программа празднеств. При такой нагрузке Разумовскому, пережившему пожар в своем дворце, было трудно заниматься побочными делами.

Ирония судьбы заключалась еще и в том, что в Венском конгрессе участвовал и сам Артур Уэлсли (1769–1852), тот самый герцог Веллингтон, подвиг которого Бетховен воспел в «Битве при Виттории». Но, по-видимому, Веллингтон был равнодушен к музыке и никак не отозвался на сочинение, наделавшее в Вене много шума и в буквальном, и в переносном смысле.

Тему Венского конгресса мы подробнее затронем в следующей части этой книги. Здесь же заметим, что из приведенного письма Бетховена следует, что взаимоотношения между ним и Разумовским не прерывались ни после того, как Андрей Кириллович перестал быть русским послом, ни после того, как он вознесся гораздо выше посольского звания, став представителем императора Александра на Венском конгрессе и получив титул светлейшего князя Российской империи.

Однако пожар во дворце Разумовского сыграл определенную роль в том, что уже в следующем году Андрей Кириллович был вынужден фактически прекратить свою меценатскую деятельность.

Конец квартета Разумовского

Как и Бетховен, Разумовский был не из тех, кто склоняется под ударами судьбы и признает себя побежденным. После Венского конгресса Андрей Кириллович решил полностью изменить свою жизнь. Ходили слухи о том, что Александр I может назначить его государственным канцлером, но либо сам император, никогда не любивший Разумовского, вскоре отказался от такого намерения, либо Разумовский не пожелал возвращаться в Россию. Из мира большой политики он не ушел, однако она уже не занимала все его помыслы. Средоточием внутренней жизни Андрея Кирилловича стала поздняя любовь, приведшая к созданию им новой семьи.

12 февраля 1816 года в Вене состоялась роскошная, по отзывам очевидцев, свадьба князя Разумовского и графини Константины (Констанцы) Доминики фон Тюрхейм (1785–1867). Новобрачная не была совсем юной, ей шел тридцать первый год, но разница в возрасте супругов выглядела очень ощутимой. С стороны Констанцы это был брак по расчету, во многом устроенный ее младшей сестрой Лулу – Людовикой Франциской Марией фон Тюрхейм (1788–1864), которая позднее вошла в историю австрийской культуры как художница и писательница-мемуаристка. Сестры начали общаться с Разумовским в Вене летом 1813 года, и Лулу полагала, что уже тогда Андрей Кириллович пленился Константиной, которая была необычайно хороша собой[322]. Возможно, они были поверхностно знакомы и раньше, поскольку семья Тюрхейм периодически бывала в Вене начиная с 1799 года. Присутствовали сестры Тюрхейм и