Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

От героического стиля прежних лет в них осталась лишь импозантная оболочка, ампирная позолота и мимолетное сверкание победных фейерверков.

Триумф и катастрофа

Венский конгресс 1814–1815 годов, на котором монархи и министры всех стран Европы разрабатывали новые принципы международной политики, стал своеобразной вершиной в карьере как Бетховена, так и Разумовского. Бетховен в этот период вознесся на вершину популярности. Оглушительный успех имела его симфоническая «пьеса на случай» – «Победа Веллингтона, или Битва при Виттории» ор. 91, прозвучавшая 8 и 12 декабря 1813 года в благотворительных концертах в пользу раненых солдат и затем неоднократно исполнявшаяся во время Венского конгресса. «Битве» обычно сопутствовала Седьмая симфония – произведение не столь плакатно доходчивое, но вошедшее в удачный резонанс с царившей тогда победной эйфорией. Эффектные песни Бетховена для баса с хором («Германия, Германия!» WoO 95 и «Свершилось!» WoO 97) завершали коллективные «патриотические зингшпили» на тексты Георга Фридриха Трейчке, поставленные в Вене в 1814 и 1815 годах. На волне общественного подъема стало возможным воскресить многострадальную оперу «Фиделио», которая в третей редакции наконец-то получила заслуженное признание публики и прессы.

Разумовский также достиг апогея влиятельности. Он триумфально вернулся в большую политику. В чине действительного тайного советника он стал одним из трех личных уполномоченных императора Александра I на Венском конгрессе.

Дворец Разумовского использовался в этот период фактически как общественное здание, в котором непрестанно давались роскошные многолюдные приемы, балы, обеды и прочие увеселения. Это происходило по воле императора Александра I, хотя очень льстило самолюбию Андрея Кирилловича, который гордился своим дворцом и любил устраивать в нем поистине царские празднества. Так, 7 (19) октября 1814 года император Александр дал обед во дворце Разумовского для всех августейших особ, находившихся в Вене, всех генералов и офицеров союзных войск, принимавших участие в «Битве народов» под Лейпцигом. Триста шестьдесят гостей пришлось разместить в специально украшенном по такому поводу здании манежа, примыкавшем к дворцу, – вся эта роскошь обошлась в баснословную сумму 200 000 флоринов[306]. Присутствовавший на обеде Константин Яковлевич Булгаков сообщал брату Александру подробности: «Это заставляло вспомнить Ариосто[307]. Устроен был большой манеж, вроде шатра, вкруг него развесили знамена союзников, а на столах разложили трофеи, среди коих щиты с надписанными на иных именами выигранных сражений, как в Испании, так и во всей остальной Европе»[308].

На другом балу у Разумовского, 31 октября 1814 года, присутствовали австрийский и русский императоры с супругами и другими членами семей, и все прочие монархи, принцы и князья – гости конгресса[309]. В ноябре состоялся еще один блистательный бал, о котором К. Я. Булгаков писал, что он «сделал честь русскому имени». Подробности, приводимые Булгаковым в письме к брату от 27 ноября 1814 года, действительно поражают: «Не знаю, знаешь ли ты его дом таким, каков он теперь. Он столь велик, что даже не все покои были отперты, несмотря на то, что присутствовало 600 человек на балу и 600 за ужином, и все в разных комнатах. Было десять оркестров, которые вторили в других покоях и в зимнем саду тому, что играл большой оркестр. Это было подобно волшебному дворцу Армиды; одним словом, не считая праздников, устроенных австрийским императором, этот был самый прекрасный, какой мы здесь только видели. Библиотека также была открыта. Ай да Разумовский!»[310] Брат, А. Я. Булгаков, сообщал в своем письме из Москвы от 24 декабря 1814 года, какое впечатление это описание произвело на московское общество. Один из знакомых воскликнул: «А! Отлично, смотрите-ка, что творится! Партикулярный русский дает в Вене своему государю праздник великолепнее, нежели все праздники австрийского императора, прекрасно!»[311]

Вполне возможно, что во время этих празднеств во дворце Разумовского звучала и музыка Бетховена, причем не камерная, требовавшая вдумчивого внимания, а рассчитанная на внешний блеск – циклы оркестровых танцев или пьесы для военного оркестра, включая пресловутую «лошадиную музыку». Помимо оригинальных вариантов, могли исполняться и переложения популярных произведений Бетховена для духового ансамбля или оркестра, которые охотно делались его коллегами-музыкантами и в изобилии публиковались различными издательствами.

Понимая, что издержки на столь роскошные увеселения могут привести к разорению, Разумовский решил подарить свой дворец императору, но Александр предпочел уклониться от принятия обременительного подарка, заявив, что не желает лишать наследства родственников Разумовского. Законных детей у графа не было, но в России у него жили братья, сестры и множество племянников и племянниц.

В ночь на 1 января 1815 года произошла катастрофа: после очередного пышного празднества дворец Разумовского загорелся, и, хотя человеческих жертв это не повлекло, в разбушевавшемся огне погибли столь долго и любовно собиравшиеся Андреем Кирилловичем произведения искусства, великолепная библиотека и изысканные интерьеры со всей обстановкой. Рыдавшего в саду графа утешал сам император Франц, незамедлительно прибывший на пожар; Александр I там не появлялся, но приказал выдать Разумовскому на восстановление дворца беспроцентную ссуду в 120 000 дукатов сроком на 17 лет[312].

О душевном состоянии Разумовского писал прослуживший несколько лет под его начальством и хорошо его понимавший К. Я. Булгаков: «Разумовский хотя внешне и спокоен, но чувствительно поражен, и боюсь, как бы не заболел. Жестоко, особливо в его летах, видеть уничтоженным то, что соединяло в себе столько привязанностей. Этот дом был для него жена и дети. Он, конечно, имеет средства заново его отстроить, но ему уже за 60; сколько же времени он будет им еще наслаждаться, ежели только не станет исключением из природного порядка? Я был у него и признаюсь тебе, что вид этих руин там, где несколько дней тому назад мы веселились на прекраснейшем в свете празднике, навел меня на размышление о тщете человеческих усилий». И на другой день: «Вчера я видел Разумовского на балу при дворе. Он спокоен, но спокойствие сие может быть только наружным. <…> Этот дом, который он столько лет обустраивал по-своему, составлял его счастие. Огонь все поглотил. Он сказал мне, что это как если бы он потерял ребенка, коего пятнадцать лет воспитывал, и я это понимаю»[313]. Отвечая брату, А. Я. Булгаков сожалел о беде, постигшей Разумовского, и не только его одного: «Это несчастье для Вены, ибо город теряет свое величайшее украшение. Это, несомненно, – увы, это был, несомненно, красивейший дом в Европе. Многие короли живут не так хорошо, как граф; я могу это сказать, ибо был во дворце короля Сардинского в Кальяри»[314].

Разумовский поначалу не хотел восстанавливать дворец, понимая, что вернуть прошлое невозможно. Однако огромное