Письма из Египта - Люси Дафф Гордон

потом Эль-Бедрави и его родственник-феллах, и вся команда благословили меня и капитана, и кавас сказал, что пора отплывать. Я дал указания и лекарства Абу-Махмуду, поцеловал красивого мальчика и ушёл. Эль-Бедрави последовал за мной на берег и сказал, что хочет попросить меня помолиться за него в его беде. Я сказал: «Я не из мусульман», но и он, и Мустафа сказали: «Малейш» (не важно), потому что я был уверен, что я не из мушрикин, так как они ненавидят мусульман, и их поступки злы. Но, слава Богу, многие англичане начинают раскаиваться в своих злодеяниях, любить мусульман и совершать добрые поступки. Так мы и расстались, обменявшись добрыми пожеланиями. Мне было странно стоять на берегу и смотреть, как странная, похожая на дикарскую, лодка уплывает вверх по течению, направляясь в ещё более дикие земли, и прощаться по-домашнему с такими «чужаками по крови и вере». «Да хранит тебя Господь, леди, да хранит тебя Господь, Мустафа». Мы с Мустафой шли домой, очень грустные из-за бедного Эль-Бедрави.

Пятница, 7 июля. Было так «ужасно» жарко, что у меня не хватило смелости продолжить письмо или вообще что-либо делать, кроме как лежать на циновке в коридоре в минимуме одежды, который невозможно описать по-английски. Альхамдулиллах! — смеётся Омар, — «я вижу, что умные англичане ведут себя так же, как ленивые арабы». Хуже всего не жара, которая не поднималась выше 104° и опускалась до 96° ночью, а ужасные бури из горячего ветра и пыли, которые часто случаются по ночам и не дают даже прилечь до двенадцати или часу ночи. В Фивах в разгар лета плохо из-за обширной пустыни, песка и пыли. Нил сейчас величественно разливается и действительно красен, как кровь, — более багровый, чем херефордская улица, — а вдалеке отражение чистого голубого неба делает его тёмно-фиолетовым. Неделю назад он поднялся на пять локтей; скоро он затопит всю эту землю. Это прекрасное и вдохновляющее зрелище — видеть благородный старый поток таким же молодым и сильным, как и всегда. Неудивительно, что египтяне поклонялись Нилу: ничего подобного ему нет. В этом году на нас обрушились все египетские беды, только вшей заменили клопами, а лягушек — мышами; первые съели меня, а вторые — мою одежду. Мы так измотаны! У Омара осталась одна рубашка, и ему приходится спать без неё и стирать её каждую ночь. Пыль, обильный пот и грубое мытьё рабынь Магомета уничтожают всё.

Мустафа собирается устроить для вас грандиозную фантазию, если вы приедете, и пригласить для вас лучших танцовщиц из Эсны; но я с ужасом узнал, что вы не сможете приехать раньше декабря. Я надеялся, что вы приедете в Каир в начале ноября, проведёте там со мной месяц и подниметесь по реке в середине декабря, когда в Каире становится очень холодно.

В целом я чувствую себя очень хорошо, но кашель снова даёт о себе знать. Мне совсем не хочется снова вдыхать холодный влажный воздух. Это очень угнетает меня, как вы можете себе представить. Вам придётся развестись со мной, и я должен буду жениться на какой-нибудь уважаемой кади. Я был слишком «ленивым арабом», как называет это Омар, чтобы продолжать заниматься арабским, а Юсуф был очень занят юридическими делами, связанными с землёй и урожаем. Каждый урожай приносит новую обработку земли. Пшеница продаётся по 1 фунту за ардеб[5] здесь на гумне, а ячмень — по 116 пиастров; я видел, как нубийцы платили Мустафе такие деньги. Он в замешательстве от того, что не может сказать «Альхамдулиллах» о такой огромной прибыли — видите ли, мусульманину довольно неловко благодарить Бога за дорогой хлеб, — поэтому он компенсирует это щедрой благотворительностью. На днях он отдал всю свою одежду феллахам — сорок ситцевых рубашек и кальсон. Помните, я рассказывал вам об арабской эмансипированной женщине в Сиуте? Ну, на днях я увидел, как мне показалось, симпатичного шестнадцатилетнего юношу, который продавал кукурузу моему соседу-копту. Это была девушка. У её отца не было сыновей, и он был немощен, поэтому она работала на него в поле, одевалась и вела себя как мужчина. Она выглядела очень скромно и вела себя тише, чем женщины в чадрах.

Я так рада слышать такие хорошие отзывы о моих Рейни и Морисе. Мне с трудом верится, что я проведу ещё один год без них. Однако мне повезло, что «мои строчки ложатся в приятные места», иначе долгое пребывание на мысе Доброй Надежды или в любой другой колонии стало бы невыносимым. С любовью к Джанет, я правда не могу писать, слишком жарко и пыльно. Омар шлёт привет своему великому господину и этой газельке Ситти Росс.

13 августа 1864 года: сэр Александр Дафф Гордон

Сэру Александру Даффу Гордону.

Луксор,

13 августа 1864 года.

Дорогой Алик,

Весь последний месяц мы провели в чистилище из горячего ветра и пыли, какого я никогда не видел, — невозможно было выйти из дома. Поэтому в отчаянии я только что нанял обратный пароход — Gelegenheit — и через день-два отправляюсь в Каир, где остановлюсь до Иншаллах! твоего приезда. Не можешь ли ты получить отпуск и приехать в начале ноября? Попытайся, это приятное время в Каире.

Теперь я «глупый, ленивый араб», как говорит Омар, пролежавший на циновке в тёмном каменном коридоре около шести недель, но моя грудь не болит — думаю, даже лучше, и моё здоровье совсем не пострадало — только я глупый и ленивый. Недавно меня навестил замечательный врач из Мекки — человек настолько образованный, что может читать Коран семью разными способами, а ещё он врач европейской Хекме (школы). Представьте себе моё удивление, когда вошёл великий Алим в великолепном гегазийском платье и сказал: «Мадам, всё, что мне о вас рассказывали, настолько восхваляет ваше сердце и ум, что я решил попытать счастья и познакомиться с вами!» Многие жители Луксора пришли, чтобы выразить своё почтение великому человеку, и он сказал мне, что надеется, что ко мне не приставали из-за моей религии, а если и приставали, то я должен это простить, потому что здешние люди очень невежественны, а варвары повсюду были фанатиками. Я сказал: «Валлахи, жители Луксора — мои братья!» И Маон ответил: «Верно, феллахи похожи на быков, но они не настолько свиньи, чтобы оскорблять религию женщины, которая служила Богу среди них, как эта. Она каждый день рисковала жизнью». «А если она Она умерла, — сказал великий богослов, — и её место было приготовлено среди мучеников Божьих, потому