Письма из Египта - Люси Дафф Гордон

комплимент». «Вся деревня в приподнятом настроении; Нил быстро поднимается, и, как говорит мне Юсуф, появилась очень благоприятная звезда, предвещающая хороший год и конец нашим невзгодам. Сегодня мне гораздо лучше, и я тоже чувствую, как поднимается Нил; он вселяет новую жизнь во все вокруг. Последние две или три недели были очень тяжёлыми из-за симума и сильной жары. Полагаю, я выгляжу лучше, потому что здешние люди постоянно восхваляют Бога за то, что я похорошела. Мне слишком жарко, и слишком темно, чтобы писать дальше.

26 июня 1864 года: сэр Александр Дафф Гордон

Сэру Александру Даффу Гордону.

Луксор,

26 июня 1864 года.

Дорогой Алик,

Я только что нанёс необычный визит политическому заключённому или, скорее, изгнаннику. Вчера вечером Мустафа пришёл с очень расстроенным мужчиной, который сказал, что его сын очень болен на борту «Кангии», только что прибывшей из Каира и направляющейся в Асуан. Смотритель на берегу реки сказал ему, что есть английская ситти, «которая не отвернётся от того, кто попал в беду», и посоветовал ему обратиться ко мне за лекарством. Поэтому он пошёл к Мустафе и попросил его привести его ко мне и попросить кавасса (полицейского), который следил за Эль-Бедрави (которого отправляли в Фазоглу в ссылку), подождать несколько часов. Кавасс (да не пострадает он за свою человечность) согласился. Он описал симптомы у своего мальчика, и я дал ему дозу касторового масла и сказал, что утром поеду на лодке. Бедняга был торговцем из Каира, но жил в Хартуме и изливал своё горе в истинно восточном стиле. «О, мой мальчик, у меня нет никого, кроме него, и как я предстану перед его матерью, Хаббесхией, о госпожа, и скажу ей: «Твой сын умер»? Поэтому я сказал: «Аллах керем я Сиди, и Иншаллах тайиб» и т. д.и т. д., и сегодня утром я рано отправился на пристань. Это была обычная старая арабская лодка, гружёная кукурузой, мешками с циновками, живой овцой и т. д., и там я нашёл милого, изящного мальчика лет пятнадцати, у которого была высокая температура. Его отец сказал, что по дороге он заходил к какому-то паше, и, очевидно, имел в виду, что его отравили или сглазили. Я заверил его, что это просто эпидемия, и спросил, почему он не послал за врачом в Кене. Старая история! Он боялся: «Кто знает, что может сделать с мальчиком правительственный врач». Затем вошёл Омар, встал перед Эль-Бедрави и сказал: «О мой господин, почему мы видим тебя таким? Машалла, я однажды ел твой хлеб, когда был солдатом Саида-паши, и я видел твоё богатство и величие, и что же Бог уготовил тебе?» Эль-Бедрави, который является (или являлся) одним из богатейших людей Нижнего Египта и жил в Тантахе, рассказал, как Эффендина (Исмаил-паша) послал за ним, чтобы он приехал в Каир в Цитадель по какому-то делу, и как он подъехал на лошади к Цитадели и вошёл внутрь, и там паша сразу же приказал кавасу отвезти его к Нилу на обычном грузовом судне и отправиться с ним в Фазоглу. Кавассам были даны письма, которые они должны были передать каждому мудиру по пути, а ещё одно письмо было отправлено губернатору Фазоглу с приказами относительно Эль-Бедрави. Он попросил разрешения ещё раз увидеться с сыном перед отъездом или с кем-нибудь из своей семьи. — Нет, он должен ехать немедленно и никого не видеть. Но, к счастью, один из его родственников, феллах, приехал в Каир вслед за ним, и у него в поясе было 700 фунтов стерлингов. Он последовал за Эль-Бедрави в Цитадель и увидел, как его уводят, и пошёл за ним к реке, на борт лодки, и отдал ему 700 фунтов стерлингов, которые были у него в поясе. Различные мудиры были с ним вежливы, а друзья в разных местах давали ему одежду и еду. На нём не было ни цепи на шее, ни оков, и ему разрешили сойти на берег с кавассом, потому что он только что побывал у гробницы Абу-ль-Хаджаджа и рассказал этому мёртвому шейху о своих несчастьях и пообещал, если вернётся целым и невредимым, каждый год приходить на его мулид (праздник) и оплачивать все расходы (т. е. накормить всех желающих). Мустафа хотел, чтобы он пообедал с ним и со мной, но кавасс не мог этого допустить, поэтому Мустафа прислал ему отличного барана и немного хлеба, фруктов и т. д. Я подарила ему немного хинина, таблетки из ревеня и сульфат цинка для лосьона для глаз. Здесь, как вы знаете, мы все исходим из более чем английской предубеждённости и считаем каждого заключённого невиновным и жертвой — поскольку его не судят, его никогда нельзя признать виновным — кроме того, бедный старик Эль-Бедрави заявил, что не имеет ни малейшего представления о том, в чём его обвиняют или как он оскорбил Эффендину.

Я слушал всё это в крайнем изумлении, а он сказал: «Ах! Я знаю, что вы, англичане, ведёте дела совсем по-другому; я слышал о вашем превосходном правосудии».

Это был дородный, статный, светловолосый мужчина, похожий на турка, но говоривший на просторечном наречии феллахов Нижнего Египта, так что я не мог его понять и был вынужден просить Мустафу и Омара повторять его слова. Его отец был арабом, а мать — черкесской рабыней, что и придало ему светлую кожу и рыжеватую бороду. Ему было больше пятидесяти, он был толстым и нездоровым; конечно, ему суждено было умереть в Фазоглу, особенно в это время года. Он владел (или владел бы, если бы знал, кто владеет этим сейчас) 12 000 федданами плодородной земли между Тантахом и Саманхудом и был невероятно богат. Он часто советовался со мной по поводу своего здоровья, и я давал ему, безусловно, очень хорошие советы. Я не могу написать в письме, которое, я знаю, вы покажете, какие лекарства турецкий врач прописал ему, чтобы «укрепить» его в суровом климате Фазоглу. Интересно, было ли это сделано намеренно, чтобы убить его, или просто из-за незнания законов здоровья, таких же, как у него?

Через некоторое время симпатичному мальчику стало лучше, и он пришёл в себя. Его бедный отец, который помогал мне дрожащими руками и затуманенными глазами, заплакал от радости и сказал: «Клянусь Всевышним, если я когда-нибудь увижу в Фазоглу хоть одного англичанина, бедного, больного или несчастного, я дам им знать, что я, Абу Магомед, никогда не видел такого бледного лица, как у англичанки, склонившейся над моим больным мальчиком». А