Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер
Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) читать книгу онлайн
Воспоминания видного киевского юриста А.А.Гольденвейзера о жизни в Киеве в 1917—1920 годах являются одним из важнейших источников по истории Украинской революции на Украине. Частично они были опубликованы в сборнике "Революция на Украине по мемуарам белых" (С.А.Алексеев, сост., Госиздат, Москва — Ленинград, 1930, репринтное воспроизведение: Изд-во полит.лит. Украины, Киев, 1990). На этот раз вниманию читателя предлагается полный текст воспоминаний, опубликованных в издававшемся И.В.Гессеном «Архиве русской революции» (текст датирован апрелем 1922 года), в том числе, главы, не включенные в советский сборник 1930 года: Глава IV "Большевики (февраль—август 1919 года), Глава V "Добровольцы (сентябрь—ноябрь 1919 года)", Глава VI "Большевики и поляки (декабрь 1919—июнь 1920)", Глава VII "Снова большевики (июль 1920—июль 1921)".
В качестве приложения в издание также включена не издававшаяся в СССР заключительная часть воспоминаний "Бегство" ("Архив русской революции", изд. И.В.Гессен, том XII, Берлин, 1923), описывающая побег автора и его жены из Киева в Германию в 1921 году.
Об авторе:
Алексей Александрович Гольденвейзер (1890—1979) — российский юрист, писатель и издатель, деятель русской эмиграции. Родился в семье известного киевского адвоката Александра Соломоновича Гольденвейзера (1855—1915). Его старшие братья, — Александр Александрович (1880—1940) и Эммануил Александрович (1883—1953), — совсем молодыми, в 1900 и 1902 году соответственно, эмигрировали в США и оба сделали там блестящую карьеру: первый стал видным антропологом, одним из крупнейших специалистов по истории древних культур Америки, второй возглавлял исследовательский отдел Федеральной резервной системы, был одним из разработчиков положений о Международном валютном фонде и Всемирном банке.
Алексей был единственным из сыновей А.С.Гольденвейзера, кто пошел по стопам отца. Юриспруденцию он изучал в Киевском, Гейдельбергском и Берлинском университетах. Будучи студентом, дважды арестовывался, по данным Охранного отделения, принадлежал к студенческой фракции партии-социалистов-революционеров.
Уже работая адвокатом, Гольденвейзер-младший принимал деятельное участие в еврейской общественной жизни в Киеве: в 1917 был секретарем Совета объединенных еврейских организаций города Киева, одним из организаторов в Киеве еврейского демократического союза «Единение», делегатом Всероссийской еврейской конференции в Петрограде в июле 1917. В апреле 1918 недолгое время был членом украинской Центральной Рады (Малая рада, апрель 1918).
После прихода в Киев большевиков, упразднивших адвокатуру, не имея возможности заниматься адвокатской деятельностью, читал лекции в Институте народного хозяйства и Академии нравственных наук. 28.07.1921 вместе с женой, Е.Л.Гинзбург, тайно бежал из Киева и через Польшу уехал в Германию.
Прожил в Берлине около шестнадцати лет. Получить в Германии работу по специальности было нелегко, особенно учитывая переизбыток среди эмигрантов людей «интеллигентных профессий», в том числе юристов. Однако несомненные преимущества молодого адвоката перед многими коллегами, — знание немецкого языка и образование, частично полученное в германских университетах, — помогли ему обзавестись достаточно широкой практикой. Принимая активное участие в деятельности различных общественных организаций, А.А.Гольденвейзер со временем стал одной из ключевых фигур русско-еврейской эмиграции в Берлине.
В декабре 1937 семья Гольденвейзеров была вынуждена уехать из нацистской Германии в Америку. По прибытии в США они обосновались в Вашингтоне, а с 1938 жили в Нью-Йорке. Несмотря на трудности в процессе адаптации к американским условиям, А.А.Гольденвейзер смог интегрироваться и в эту, новую для него, жизнь.
В годы Второй мировой войны помогал евреям из оккупированной Европы эмигрировать в США, тем не менее, не смог спасти двух своих родных сестер, которые в 1943 были арестованы нацистами в Ницце и депортированы в Польшу. В 1950-е годы защищал в юридических инстанциях интересы граждан, предъявлявших претензии к немецкому правительству. Публиковался в американском ежеквартальнике «The Russian Review». Соавтор двухтомной «Книги о русском еврействе» (1960, 1968).
Скончался 4 сентября 1979 года в Нью-Йорке в возрасте 89 лет.
(При подготовке данной аннотации использованы материалы книги О.В.Будницкого «Русско-еврейский Берлин (1920—1941)»).
Таким dеus еx machina многим долгое время (примерно: 1918, 1919 и 1920 гг.) казалось вмешательство иностранной вооруженной силы, так называемая интервенция. У нас на Украине интервенционные настроения питались еще и тем, что мы фактически три раза были освобождены от советской власти при помощи военной интервенции: в первый раз при немцах, во второй — при Деникине и в третий — при поляках. Все три попытки, в конце концов, потерпели крушение. Но эти неудачи не могли нарушить веру в спасительность интервенции, так как причины их, во всех трех случаях, не были, так сказать, имманентны самой идее интервенции: немцев одолел Версальский мир и германская революция, добровольцев — внутреннее разложение, поляков — стратегические ошибки. О национальном подъёме, побеждающем вторжение иностранцев, мы читали в истории французской революции; но ничего подобного мы не видели в России ни при немцах, ни при поляках. И многим казалось, что после трех неудачных будет четвертая удачная интервенция, и что для этого требуется только, чтобы иностранная армия была достаточно сильна…
О том, существует ли в данный момент на Западе такая сильная армия, готовая на военную экспедицию в Россию, наши интервенционисты не задумывались. Их пылкое воображение создавало и армии, и военачальников, и коалиции. И общественное мнение г.Киева целые годы жило химерой интервенций.
Оно жило химерой, и самая возможность столь длительной психической аберрации служит лучшим признаком той упадочности, которой было отмечено все наше существование.
К сожалению, приходится констатировать одно прискорбное явление. Переживаемая трагедия отразилась не только на жизни и телесном здоровье людей; она наложила свой отпечаток и на их психику. Не только в материальном, но и в духовном смысле мы стали жить упадочно и убого.
Мыслительная реакция на все происходящее вокруг стала у большинства элементарнее и примитивнее. Люди спустились на несколько ступеней вниз по лестнице духовной культуры. Город стал жить в духовном смысле так, как прежде жила деревня; люди ХХ-го века стали мыслить и умозаключать, как это делали их предки; интеллигенты в некоторых отношениях опустились до уровня захолустного мещанства.
Характерными чертами примитивного мышления являются подозрительность и легковерность. Мужику всегда кажется, что собеседник его обманывает; а в то же время он слепо верит знахарю, верит самому вздорному слуху или басне. Этот — на первый взгляд парадоксальный — симбиоз подозрительности и легковерия стал теперь в значительной мере определять собой политическое мышление даже наиболее культурных слоев.
Настоящей информации о том, что делается на свете, у нас не было. Были только казённые газеты, открыто преследовавшие свои агитационные цели. И в результате наши политические суждения и оценки стали пробавляться, с одной стороны — слухами, а с другой — перетолковыванием тех известий, которые сообщались в газетах.
Особенно широкое поприще для упражнения своей подозрительности находили в — предполагаемых и действительных — умолчаниях советских газет. Все миросозерцание большинства было построено на презумпции, что есть какой-то спасительный для всех нас секрет, который большевики тщательно скрывают. Во время Кронштадтского восстания в Киев по какому-то случаю не дошел один номер московских «Известий» — кажется, номер от 5 марта 1921 года. И вот, когда номер от 6-го марта был уже расклеен, один профессор Киевского университета говорил мне с совершенно уверенным видом, что номер от 5-го в Киеве получился, но скрыт, так как в нем есть известие о занятии восставшими матросами Петрограда. Почтенного профессора совершенно не смущало, что имевшийся налицо следующий номер газеты не содержал в себе ничего, что бы было хоть сколько-нибудь совместимо с таким известием в предыдущем…
Мнимые и действительные пробелы советской информации восполнялись слухами. И тут уже находила применение вторая черта нашей вульгаризированной психики — легковерность.
Слухи — это целая эпопея. Никогда не было сочиняемо столько слухов, сколько в эти годы, никогда они не находили столь восприимчивой почвы, никогда они не играли столь значительной роли в политическом обиходе широких кругов. Отсекая время начатков и время отмирания этого царства слухов, можно смело сказать, что весь 1920 год Киев жил слухами.
Было тяжело видеть, как некритически и наивно эти слухи воспринимались, — видеть, кто в них верил, и кто их распространял. В легковерном ослеплении не замечали самых явных несообразностей, не замечали очевидных признаков выдуманности. Не замечали того, что одни и те же слухи периодически повторяются с незначительными вариантами. Не замечали того, как постепенно многие из этих слухов превратились в нечто вроде так называемых «бродячих сюжетов» фольклора, повторяющихся в народных сказаниях различных стран и эпох.
Было несколько таких «бродячих сюжетов», которые всплывали вновь каждые пару месяцев и каждый раз встречали отклик. По своему содержанию — незамысловатому, сшитому белыми нитками — они также напоминали народные легенды и сказки. Тем не менее, их принимали за чистую монету и многие буквально жили и дышали этими легендами. Припоминаю отдельные образцы.
Говорили, например, о том, что из Одессы получено письмо на еврейском языке, в котором сказано, чтобы к такому-то празднику мы ждали «гостей». Гости — это означало иностранные войска, которые идут оккупировать Украину. О таком письме говорили и в 1919-м, и в 1920-м, и в 1921-м году. Местом отправки письма называли сначала Одессу, затем Варшаву.
Говорили много раз о том, что в таком-то доме, населенном коммунистами, прачке дан приказ: экстренно закончить стирку к такому-то (близкому) сроку. Отсюда делалось заключение о предстоящей на днях эвакуации большевиков.
Говорили несколько раз о полученном в Киеве номере румынской (затем — польской) газеты. Этот номер всегда был перепродан кому-нибудь за большую сумму (смотря по состоянию валюты — сначала за 1000 рублей, затем за 10.000 рублей). В газете имелось сообщение о речи румынского короля (затем ее заменил Манифест Пилсудского), в которой румынский (затем — польский) народ предупреждался, что через страну пройдут немецкие войска; король (или Пилсудский) просил своих подданных отнестись к этим войскам благожелательно, так как они приходят не как враги, а с единственной целью освободить Украину (или Россию) от власти большевиков.
Говорили десятки раз о том, что большевикам поставлен немцами (или Антантой, или Лигой Наций) ультиматум: в такой-то срок (обыкновенно двухнедельный) эвакуировать Украину.
Были и другие слухи с повторяющимися сюжетами, которые я теперь уже не могу припомнить в точности. Про указанные четыре сюжета могу сказать с уверенностью, что слышал их по несколько раз, в разные эпохи, иногда от тех же самых людей, и что их передавали с верой и надеждой.
Всякий обрывок сообщения, приходивший с Запада, разукрашивался и
