Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

Затем:

«Она какая-то странная: и общество для нее шок, и вести из лагеря впервые в 49 г. Почему-то она ничего не знает».

Я отвечала – хотя мне следовало бы благодарить и молчать.

Я сказала, что книга вообще не о лагерях, а о слове – гражданском и поэтическом.

Объяснила, что до 48 г., когда впервые начали ненадолго возвращаться люди из лагерей, конкретно никто и не мог ничего знать о лагерях. (Это они уже забыли).

– В 39 г. выпускали, – сказала Зонина.

– Из тюрем, – ответила я.

Затем я позволила себе заметить, что если в 49 г. героиня едет в Дом Творчества, чтобы написать о 37 г. – то – даже если она написала нечто совсем ничтожное, она имеет право относиться к этому делу патетически.

Вот мне урок. 1) Все забыли последовательность; 2) Все будут ждать от вещи свежей информации о 37–49 гг., а она не о том.

Тем не менее, я решила по-своему.

Я не искала прибылиИ славы не ждала,Я под крылом у гибелиВсе тридцать лет жила[333].

27 июня 69, пятница. В «Юности» публикация Жирмунского[334]. Много стихов; среди шедевров – плохие. Кроме того, одна беда: принял перевод с корейского за оригинальные стихи и напечатал («Душа кукушкой обернется…»).

В этом отчаянном чтении Дневников есть одно хорошее: я ведь собираюсь, по-видимому, жить до 100 лет – пока всего не напишу; собираюсь после Дневника об Ахматовой – написать статью об Ахматовой – а потом заняться и собой, т. е. Дневником о себе. И вот, читая и перечитывая, я чуть-чуть начала понимать, как это можно сделать. Группировать материал вокруг «Нового Мира» потом вокруг «Пионерской Правды», потом «Лит. Наследства». Пастернака и Заболоцкого не выделять, а там же. Дом сильно уменьшить количественно. Ну а потом клочки мыслей – о книгах, о времени.

14 августа 69. Пиво Воды. Нашла деда сильно встревоженным. Не в 87 лет переносить такие налеты. Вчера к нему явился в гости Франклин Рив с семьей. Он путешествует, он снова в России. И приехал к деду. Они все гуляли в саду, а у ворот стоял высокий фургон. В сад вошла милиция и капитан велел Риву немедля покинуть Переделкино, в последний год запрещенное для иностранцев[335].

24 августа 69, воскресенье. А я прочла Георгия Адамовича. «Комментарии». Помню его в своем отрочестве – в Доме Литераторов, куда мы ходили вместе с Гришей Дрейденом – всегда рядом с омерзительным мне красногубым фатом Георгием Ивановым – потому и он мне казался мерзким. Стихи его мне неизвестны, но книга во многом замечательна. Вот в чем: в понимании стихов. Какие для меня удивительные совпадения в цитатах – когда он о Блоке или о Лермонтове. Правда, я не могу согласиться, что Христос в конце «12» привлечен Блоком всего лишь для литературного эффекта. Блок верил (несколько месяцев, по-видимому) в окрыленность и справедливость революции – вот он и поставил впереди самое крылатое и справедливое – Христа. Это как выстрелы Христовы в 905 г. у Пастернака. Изумительно говорится о Блоке и Лермонтове, о самой их сути – о ритме у Блока, о райском тембре у Лермонтова, которому даже глазки или риторика не мешают. И о Достоевском слова Одена («общество, которое забудет то, что он сказал, недостойно называться человеческим») и слова Набокова – «отечественный Пинкертон с мистическим уклоном» – из которых я поняла, что недаром меня Набоков отталкивает: он попросту Смердяков или Епиходов. А о Блоке у Адамовича – что стихи его ни о чем не рассказывают, а все передают, – замечательно. Вообще о единственности Блока все верно.

Страшная годовщина[336]. Я слушала Кузнецова, а потом Белинкова. Кузнецов прост, нелитературен и оттого приятнее. И это умно – «Простите Россию». Белинков витиеват, воображает себя Герценом всерьез, истеричен – и по его очень образной речи я поняла вдруг, что почему-то радио противопоказана образность[337].

30 августа 69, суббота. Пиво-воды. Новое лицо: Слуцкий[338]. Мы гуляли втроем с ним и с дедом; он стал просить у деда чего-нибудь для «Дня Поэзии». Потом вдруг обратился и ко мне. Я предложила – «Поэму» Ахматовой, Поэму «целиком» – ну, кроме 5 строф, наконец-то целиком! Ведь это позор, что за границей она уже столько раз напечатана вкривь и вкось, а у нас ни разу верно. Он отнесся с сомнением; «скажут, что она печаталась кусками, что ничего нового». Но «Поэму» нельзя печатать кусками!

7/Х 69, вторник. Но самое милое явление была Надежда Августиновна Надеждина[339]. Великомученица. У нее в одну секунду умерла – по-видимому, от большой стирки! – сестра. У нее на руках 90-летняя мать и сумасшедшая Ляля. Живут в Ленинграде в трущобе, сюда она вырывается изредка. Сестра Тамара посылает матери 20 р. Надежда Августиновна работает на всех – а какой был лирический, тонкий талант. Вся жизнь – пытка, если вспомнить гибель мужа, «Пионерскую Правду», историю с Союзом, лагерь.

Разумеется мы помянули Ольгу Всеволодовну. Еще одна черта, о которой я все время почему-то забываю, а Надежда Августиновна в этот раз напомнила: она у Надежды Августиновны взяла, уезжая из лагеря, плащ, белье, деньги, обещая вернуть мгновенно – и ничего не вернула.

28 октября 69, вторник. Я сейчас из больницы. В 2 часа 11 м. скончался дед.

Каждый раз, как я возвращалась через проходную, меня спрашивал очередной милиционер: – Ну как сегодня К. И.?

(Когда он там болел на ногах, он каждый день приходил, гуляя, поговорить с милиционерами и вахтерами.)

Дед, где ты. Я привыкла видеть тебя не часто, но знать, что ты есть.

Я всегда, с детства, причиняла тебе неприятности, вольно или невольно. От меня всегда на тебя шла тревога, а ты любил, чтобы от людей шло веселое, бодрое. Много лет я помогала тебе и твоему дому, но последние годы, заболев, вынуждена была бросить. И опять от меня тебе тревога: туберкулез или рак? Не посадят ли за письмо Шолохову? А в детстве! А потом не там училась. А потом тюрьма и ссылка. А потом не там работала. А потом не так вышла замуж. А потом – так, но Митю убили. А потом тоже никогда от меня тебе никакого проку. Почти никогда.

Но все-таки ты немного гордился мной и иногда жалел.

Дед.

5/XI. Сегодня ужасная новость: в Рязани исключили из Союза Ал. Исаича.

Это начало…

Мое решение принято…

22 ноября 69, пятница. В среду была в Переделкине – на могиле и в доме.