Мемуары - Станислав Понятовский

Два года с половиной я не пользовался полученным разрешением; мои заверения в этом были неоднократны и абсолютно правдивы. Когда же я нарушил, наконец, суровое воздержание, то, движимый искренностью, несомненно излишней, поспешил о том уведомить...

Стояло начало зимы. Вышедшие из берегов воды поглотили почтальона, вёзшего моё послание. Узнав о несчастье, я из дурацкого прямодушия, повторил свою исповедь.

Мне было отвечено, правда, что подобной беды давно ожидали, но перенесут её, ничего не меняя. Такого великодушия хватило, однако, ненадолго, меня вскоре заменил Орлов; несколько месяцев это от меня скрывали, однако письма делались всё холоднее.

Затем, после смерти Елизаветы, угрожавшие безопасности нравы, воцарившиеся при Петре III, послужили естественным предлогом для того, чтобы письма стали и более редкими.

После революции, свергнувшей Петра III, о чём я узнал лишь одновременно со всеми, писем долгое время не было совсем, но вот, наконец, нарочный господина де Мерси[59], посла Австрии в Петербурге, привёз мне письмо следующего содержания:

«Сударь.

Исполняя волю её величества императрицы, я имею честь направить вам прилагаемое письмо. Оно будет вручено вашему сиятельству надёжным человеком, ему можно доверить любые поручения, какие вам будет угодно приказать выполнить в Петербурге. Посланец в полном вашем распоряжении и ваше сиятельство отправит его обратно, когда сочтёт нужным.

Я в восторге, сударь, от представившейся мне возможности завязать таким образом знакомство с вами и заверить вас в особенном уважении, с каким я имею честь оставаться, сударь, вашего сиятельства самым почтительным и покорным слугой Мерси-Аржанто.

Ст. Петербург, 13 июля 1762

P.S Никто на свете не знает о том, что я посылаю нарочного, я отправляю его совместно с курьером, под предлогом обезопасить курьера от разбойников и иных дорожных случайностей».

Письмо это содержало ещё одно.

Вот оно.

«2 июля.

Прошу вас не спешить с приездом сюда, ибо ваше пребывание здесь в нынешних обстоятельствах было бы опасным для вас и весьма вредным для меня. Революция, совершающаяся в мою пользу, — поразительна; единодушие, с каким все оказывают мне поддержку — невероятно; я завалена делами и не в силах дать вам полный отчёт.

Всю мою жизнь я буду стремиться быть полезной вам и вашей высокочтимой семье, но всё здесь сейчас находится в состоянии критическом, происходят вещи, важные необычайно; я не спала три ночи и за четыре дня ела два раза. Прощайте, всего вам доброго.

Екатерина».

Я тщетно пытался убедить себя в том, что меня скоро призовут. Сохранять выдержку среди завистливого столичного общества, особенно под пронизывающими взглядами не расположенных ко мне придворных, было мучительно трудно, и я поспешил уехать в Пулавы, к дяде.

Там я заболел — от печали и тревоги. Лишь дней через десять или двенадцать, благодаря заботам врача князя воеводы доктора Рейманна и его истинной дружбе, я пришёл в себя настолько, что проснулся однажды в шесть часов утра. Обуреваемый не оставлявшими меня в покое мыслями, я обдумывал всевозможные причины, препятствующие исполнению моих надежд (подлинных причин я ещё не знал). И вот, когда я размышлял о сближении короля Пруссии и Екатерины II (это было уже известно), столь внезапном и столь не соответствовавшем первым заявлениям новой государыни, мне вдруг пришло в голову: всё дело в том, что теперешний посол Пруссии в Петербурге вытеснил меня. Подумав об этом впервые, я расслышал, как пробило 7 часов, и в ту же секунду меня словно острым шилом кольнуло в живот — то возвратилась болезнь, из клещей которой Рейманн только-только меня вытащил.

Потребовалось вновь более недели, чтобы окончательно поставить меня на ноги. За это время я имел полную возможность проверить, как могут влиять на тело терзания души; геморроидальные колики, от которых, согласно сообщениям, умер Пётр III, не казались мне причиной невероятной после того, как я сам ощутил, до какой степени печаль может стать источником этой болезни.

Едва я стал ходить, как решил вернуться в Варшаву — чтобы поскорее оказываться в курсе новостей, ожидавшихся мною каждый день с таким нетерпением. Дядя тщетно пытался отговорить меня.

Я переезжал уже реку, как на середине Вистулы повстречал моего старика-скорохода, вёзшего мне второе письмо от того же де Мерси.

Вот оно:

«Сударь.

Мой посланец привёз мне письмо вашего сиятельства с вложением, которое было незамедлительно передано по назначению. Здесь вы также найдёте вложение, а письмо доставит вам доверенное лицо, направляемое мною с этой целью; ему дано указание дождаться вашего распоряжения возвратиться ко мне. Ему предписано также обратиться в Варшаве к господину Карасу и не показываться более где бы то ни было. Такая предосторожность кажется мне, в данном случае, необходимой в связи с тем, что мой посланец может не получить у посла моей страны необходимого для возвращения паспорта. В этом случае, я прошу ваше сиятельство быть столь любезным заменить моего человека другим нарочным по вашему выбору.

Все те любезности, которые вам было угодно высказать в мой адрес, сударь, преисполнили меня благодарности.

Удовольствие установить связь с вами и мотивы, побудившие меня к этому, весьма для меня лестны. Мне остаётся только мечтать о том, чтобы лично изложить вам мои чувства по этому поводу, постараться заслужить вашу дружбу — и попытаться достичь того, чтобы вы ощутили всю меру моей к вам приязни, исполненный которой я имею честь всегда быть, сударь, вашего сиятельства почтительным и покорным слугою

Мерси-Аржанто.

Санкт-Петербург, 2 августа 1762».

Пакет содержал письмо, которое вы сейчас прочтёте. Этот опус столь курьёзен со всех точек зрения, что я привожу его целиком.

II

Письмо императрицы.

«Я незамедлительно направляю послом в Польшу графа Кайзерлинга, с тем, чтобы он сделал вас королём после кончины нынешнего, а в случае, если ему не удастся добиться этого для вас, я хочу, чтобы королём стал князь Адам.

Все умы здесь ещё в брожении. Прошу вас воздержаться от приезда сюда, чтобы брожение это не усиливать.

Шесть месяцев тому назад против моего вступления на трон был составлен заговор. Пётр III потерял остатки разума. Он обрушивался на всех подряд, он решил уничтожить гвардию и послал её для этого в поход, заменив оставшимися в городе частями голштинцев. Он собирался перейти в другое вероисповедание, жениться на Л.В., а меня заточить.

В день, когда праздновали заключение мира, он оскорбил меня публично, за столом, и приказал вечером арестовать меня. Мой дядя, князь Георг, вынудил его отменить приказ, но с