Мемуары - Станислав Понятовский

Дух нашей партии и моя зависимость от импульсов, идущих от моих дядей, рассматривавшихся всеми как лидеры оппозиции, сделали меня, в глазах депутатов сейма, и в общественном мнении, отчасти, чем-то вроде народного трибуна. Говоря искренне, следует признать, что наши действия не соответствовали позиции добрых граждан. И чтобы ослабить ощущение одиозности, связанное до сих пор с действиями тел, кто в одиночку прерывал заседания сейма, было решено дать подписать наш манифест о прекращении 29 апреля 1761 года работы сейма сорока депутатам.

То была совершенно новая акция, мы придали ей оттенок отважного патриотизма — и это принесло нам успех в глазах большой части нации, главным образом, по причине дурной славы, которой пользовались Брюль и его зять, и ещё худшей славы епископа Солтыка, казначея Бесселя и конфидента Мнишека — Збоинского... А чтобы сделать наш манифест ещё более отличающимся от актов, коими сеймы прерывали раньше, его текст был вписан в метрическую книгу короны поскольку, однако, главный канцлер Малаховский был мёртв, манифест вписали в протокол, хранителем которого был вице-канцлер Модрицкий.

VII

В течение лета, последовавшего за прерванным сеймом, я совершил третью поездку к отцу. Я нашёл его в Злочеве, имении, которое он арендовал у Радзивиллов. Я сопроводил отца в Под гору — античный и почти романский замок, принадлежавший Ржевускому, воеводе Подолии, самому церемонному человеку в Польше и, в то же время необычайно требовательному к другим, особенно к своим подчинённым, которых он строго наказывал за малейшие промахи. Любитель музыки и живописи, Ржевуский наполнял их произведениями свой дом и дни свои.

Моего отца, человека равнодушного к музыке, он угостил, тем не менее, концертом, всё время которого хозяин дома, воевода и гетман, стоял возле первой скрипки в позе импресарио странствующего оркестра, приглашённого в замок по случаю. Его супруга и даже его дочери (особенно, старшая) смеялись вместе с другими приглашёнными над манерами отца семейства и его пристрастием... Мой отец выделил всего лишь полдня на этот визит вежливости.

От отца я съездил повидать старшего брата в Сокаль. Брат поселился здесь с тех пор, как рассорился (навсегда, как он предполагал) с Брюлем за два года до того, причём поводом для ссоры послужил устроенный во время десерта маленький фейерверк, едва не выжегший брату глаза за королевским столом. Это привело брата в такое негодование, что после обеда он отправился выяснять отношения с фаворитом, которого считал ответственным за недоразумение. Я сопровождал брата во время этого рискованного визита. Граф Брюль ответил ему, что король желал развлечься. Брат заявил, что никогда не поверит, будто король лично заказывает свой десерт, и покинул двор и город.

Два года непрерывно прожил он в деревне, сумел приспособиться к деревенской жизни и заслужил такую любовь соседей, что соперничал в популярности в Бельском воеводстве с самим воеводой Киевщины Потоцким. Он стал хорошим земледельцем, уплатил все долги, упрочил своё будущее. Его конский завод преуспевал — брат выращивал там исключительно породистых лошадей, лучших в Польше, и получал от завода две тысячи дукатов чистой прибыли; подлинной потерей для страны стало, когда завод этот стал хиреть после того, как брат покинул деревню.

Некоторое время спустя после моего к нему визита, он отправился в Варшаву, чтобы выяснить, выполняется ли давнее обещание графа Брюля. За несколько лет до того, на празднике драгунского полка, которого брат домогался, Брюль сказал ему:

— Если вы согласитесь, чтобы этот полк был отдан Мнишеку, подканцлеру Литвы, брату моего зятя, я даю вам слово, что вы получите полк кавалергардов после смерти Любомирского.

Дело стоило того, и брат рискнул на обмен, тем более, что Брюль добавил к своим словам:

— Плюньте мне в лицо, если я не выполню своего обещания.

Узнав теперь о смерти князя, брат обратился сперва к Мнишеку, мужу дочери Брюля. Тот ответил:

— Я близко знаком с княгиней Любомирской, тёщей покойного князя, и хорошо знаю, какое влияние оказывает она на дочь. Советую вам предложить ей денег — и, без всякого сомнения, вы получите этот полк.

Брат последовал его совету и добился успеха. Эта княгиня Любомирская, урождённая Стейн, кузина графини Брюль, была, по словам одних, любовницей графа, а по словам других — тайной фавориткой Августа III, Брюль же был лишь их доверенным лицом.

Неприязнь князя воеводы Руси к моему брату вновь проявилась в отказе воеводы поблагодарить короля за то, что брат получил этот полк; по обычаю того времени, благодарность должны были принести все родственники вновь назначенного офицера.

Осенью того же года наша партия добилась успеха, который рассматривался как весьма значительный. Нам удалось способствовать избранию депутатом трибунала от Плоцка, а затем и маршалком трибунала — Анджея Замойского, того самого, что выступал против передачи герцогства курляндского принцу Карлу Саксонскому. Избрание Замойского было оспорено весьма слабо; двор направил, правда, в Петрков Твардовского, воеводу Калиша и двоих ещё с целью помешать нам, но поскольку у них не было ни денег, ни достаточно многочисленного дворянского сопровождения, им это не удалось. Несколько сабель было всё же обнажено, однако без веских причин и кровавых последствий.

Мы с князем Адамом и князем Любомирским присутствовали там больше для того, чтобы продолжать появляться на публике, чем по необходимости активно представлять оппозицию. Мой брат Михал, самый младший из всех, стал депутатом трибунала от духовенства. То был его политический дебют. Малаховский, сын великого канцлера, впоследствии сам великий канцлер, был его коллегой.

Тем летом скончалась внезапно, совсем ещё не старой, графиня Брюль. Я глубоко скорбел по поводу её смерти, потеряв в её лице друга и, можно сказать, вторую мать.

Теперь окончательно прервались те немногие связи с двором, которые я ещё сохранял.

Смерть императрицы Елизаветы в начале 1762 года и последовавшие за тем несколько месяцев правления Петра III, не расположенного ко мне, не изменили отношения ко мне графа Брюля — вплоть до того момента, как на трон взошла Екатерина II.

Несколько авансов, немедленно сделанных мне Брюлем, утратили, однако, силу, как только граф убедился в том, что императрица не спешит призвать меня к себе.

Глава восьмая

I

Придётся вернуться немного назад.

Покидая Петербург, я увёз с собой весьма недвусмысленное дозволение. Не задевая нашего взаимного чувства, оно давало мне известную свободу действий, необходимую, как принято думать, в моём