Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
«Я очень плакала, заглянув в его прошлое». Это – на всю жизнь страдание. «Все его (мужа) прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним». И – не помирится.
Через полмесяца после свадьбы она признается: «Так противны все физические проявления». В неприятии физической близости среди прочего – осознанно или нет – и неприятие его прошлого. «Он целует меня, а я думаю: «не в первый раз ему увлекаться». И так оскорбительно, больно становится за свое чувство… которое так мне дорого, потому что оно последнее и первое». Иногда ей хочется убить его, а потом создать нового, точно такого же, но без прошлого; всю жизнь она будет горько жалеть о том, что к общей жизни они не пришли одинаково чистыми – тогда все могло бы сложиться иначе.
Через несколько десятилетий Толстой будет много размышлять о браке, о соотношении духовного и физического в нем, писать об этом. Но и в начальную пору их общей жизни Софья Андреевна недооценивает его нравственное чувство. «Она так невозможно чиста и хороша и цельна для меня. В эти минуты я чувствую, что я не владею ею, несмотря на то, что она вся отдается мне. Я не владею ею потому, что не смею, не чувствую себя достойным… Что-то мучает меня. Ревность к тому человеку, который вполне стоил бы ее».
На все времена
В «Моей жизни» Софья Андреевна напишет о развитии их интимных отношений: «Сам Л.Н. где-то говорит устами своего героя, что в женщине надо воспитать чувство страсти, разврата и ответа на него». Через полгода после свадьбы Лев Николаевич посылает свояченице, Татьяне Андреевне, странное письмо, внешне шутливое, в котором изображает подходящую к супружеской постели жену в виде фарфоровой куклы. Руки и ноги у нее из цельного куска фарфора, тело тоже фарфоровое, холодное, в него не вдавливаются пальцы, когда муж хочет перенести ее на постель.
Софье Андреевне не нравится, что муж любит ее «страстно», но молодая жена привыкает, что интимная жизнь по-своему отражает согласие их жизни вообще. «Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно – у меня никакой, напротив». Это тоже в первые месяцы брака.
Приученная им к близости, она воспринимает перерывы любви физической как конец его любви вообще, в лучшем случае как временный «сон» любви.
Темпераменту Толстого свойственна цикличность. Семейные радости забываются в работе творческой, хозяйственная деятельность оставляется ради «злой забавы», охоты. Да и сами хозяйственные увлечения часто меняются, и какое бы ни приманило его – пасека, лошади, сад, разведение новой породы скота – он отдается делу со всей силой своего физического и душевного темперамента. Софья Андреевна сама же рассказывает: «Он накупал скотину, пчел, кур, все заводил в огромном количестве, пускал телят под коров, чтобы воспитать их крупными и красивыми, целыми днями летом пропадал на пчельнике, в лесу, за рекой, сидя в избушке в полном одиночестве… и забывал весь мир». Но для Софьи Андреевны всякая полоса его интимной успокоенности – страдание и страх: холоден, скучен, неестественен, не в духе, «меня не любит».
Беременность тоже вызывает перерывы близости. «А если бы он только знал, как он переменился… – ее запись во время первой беременности. – А помочь тут нельзя никак. Он проснется еще раз, когда я рожу… Эта та ужасная колея, которую все проходят и которую мы прежде так боялись». И вскоре: «Воротится хорошая погода, воротится здоровье, порядок будет и радость в хозяйстве, будет ребенок, воротится и физическое наслаждение – гадко. А он подумает – любовь вернулась».
Софья Андреевна целиком переносит на мужа выработавшийся в ней самой с первых дней совместной жизни «брачный рефлекс». Минет два десятилетия. Новые взгляды Толстого, его желание жить по-новому проведут между супругами глубокий, неодолимый разлом. Но «рефлекс», своего рода «знак брака», останется. Однажды после острой ссоры Лев Николаевич впервые в жизни «убежит» из супружеской постели ночевать в кабинет. «Он как бы отрезал от меня сердце… – отзовется на случившееся Софья Андреевна (это при уже существующем духовном разладе). – Я не лягу сегодня спать на брошенную моим мужем постель». Она загадает: любит – не любит, придет – не придет. Он приходит.
Уже написана «Крейцерова соната», Льву Николаевичу за шестьдесят, но интимные супружеские отношения продолжаются, хотя он старается избежать их, корит себя, мучается. Софья Андреевна иронически заносит в дневник: «А Саша мне утром говорит: «А папа какой сегодня веселый, и все оттого веселые!» А если б она знала, что папа всегда веселый от той же любви, которую он отрицает». Саша, дочь Александра Львовна, напишет в книге «Отец»: «Он презирал себя за то, что, идейно разойдясь с женой, он все еще тянулся к ней, как к женщине, и он ненавидел и упрекал себя, когда поддавался физическому влечению».
Спальня будет даровать Софье Андреевне ощущение победы в семейном разладе, но каждая ее победа в спальне ведет к еще большему отчуждению. Она пишет об одном из таких примирений-отчуждений поздних лет супружества: «И все стало нужно: и теплая шапка, которую я догадалась взять, и фрукты, и финики, и мое тело, и мой труд переписывания… Боже мой! Помоги мне до конца жизни Льва Николаевича исполнять мой долг перед мужем, т. е. служить ему терпеливо и кротко».
Горький припомнит произнесенные однажды слова Толстого: «Человек переживает землетрясения, эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной была, есть и будет трагедия спальни».
Мир детской
Появление ребенка в доме – событие для всякой молодой семьи. Лев Николаевич взволнованно ждет рождения сына, радуется ему и… не знает, что с ним делать. «Лев Николаевич никогда не брал на руки Сережу, – вспоминает Софья Андреевна. – Он радовался, что у него сын, любил его по-своему, но относился к нему с каким-то робким недоумением». В единственной короткой дневниковой записи 1864 года Толстой огорченно признается: «Сын очень мало близок мне».
Он (что весьма типично для многих
