Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины - Владимир Ильич Порудоминский
Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины читать книгу онлайн
Это книга писателя-биографа – не врача, книга не столько о медицине – о всей жизни Льва Толстого, от рождения «в Ясной Поляне на кожаном диване» до последних минут на прежде мало кому ведомой железнодорожной станции, по прибытии на которую, он, всемирно известный, объявил себя «пассажиром поезда № 12». Книга о счастливых и горестных днях его жизни, о его работе, духовных исканиях, любви, семье… И – о медицине. В литературном творчестве, в глубоких раздумьях о мире в себе и мире вокруг, в повседневной жизни Лев Толстой проницательно исследовал непременные, подчас весьма сложные связи духовного и телесного начала в каждом человеке. Обгоняя представления своего времени, он никогда не отторгал одно от другого, наоборот, постоянно искал новые и новые сопряжения «диалектики души» и «диалектики тела». Его слова «Лечим симптомы болезни, и это главное препятствие лечению самой болезни» – это слова сегодняшней медицины, психологии, социологии, философии. Отношение Толстого к медицине, нередко насмешливо критическое, жесткое, можно вполне понять и оценить, лишь учитывая всю систему его взглядов. Художник Крамской, создавший первый живописный портрет Льва Толстого, говорил, что никогда прежде не встречал человека, «у которого все детальные суждения соединены с общими положениями, как радиусы с центром». Читателю предстоит как бы заново познакомиться с биографией Толстого, по-новому увидеть многое в ней, что казалось хорошо известным.
Нигде не «пережато», всего взято в меру, ни единой черточки, в которой чувствовалось бы желание напугать, устрашить читателя, но именно в этой умеренности, внешнем спокойствии описания – какой страшный образ приближающейся смерти.
Мужик, ямщик, видимо, страдает тою же болезнью, что и барыня. Рассказывая о нем, Толстой замечает худое лицо, широкую, исхудалую и побледневшую руку, острое плечо, впалые тусклые глаза, слабый голос. Бессилие больного передано в одном движении: напившись воды, он хочет поднять руку, чтобы отереть мокрые губы, но не может, и отирается о рукав армяка. Он молча и тяжело дышит носом, собираясь с силами заговорить. Но: «В груди больного что-то стало переливаться и бурчать; он перегнулся и стал давиться горловым, неразрешавшимся кашлем».
Трудно поверить, что такие подробности не увидены, не пережиты.
И когда через четыре десятилетия, в «Воскресении» прочитаем про чахоточного революционера Крыльцова: во время жаркого спора с товарищами по тюремной камере он закашлялся, «его стало тянуть как бы на рвоту», отплевавшись, весь красный, закашлялся еще сильнее, и кровь хлынула у него из рта, – когда прочитаем это, невольно обратимся мыслью к «одержимому с давнего времени кровохарканьем» Николаю Ильичу, отцу писателя, – не являлись ли в памяти Толстого картины, подсмотренные еще в раннем детстве?
Глава 6
На все времена
В ожидании волшебницы
«Любовь душит меня, любовь плотская и идеальная», – записывает Толстой в дневник. Известный писатель, севастопольский герой, он ждет и все не может дождаться волшебницы – о ней, юный и безвестный, он писал с Кавказа тетеньке, мечтая о семейном счастье, которое его ожидает.
Без семьи – в этом он убежден – он не в силах получить от жизни всего, чтобы почувствовать, постигнуть ее полноту, и сам не в силах дать жизни, людям всего, что способен дать. Волшебница то ли появится, то ли нет, а ему под тридцать, тридцать, за тридцать, время уходит… Едва не каждую девушку, встреченную в обществе и увлекшую его, он «исследует» как возможную избранницу, которой предстоит даровать ему давно ожидаемое счастье.
Поиски подруги жизни – то от неловкости и стыдливости, то от излишеств аналитического подхода – затягиваются, плотская же потребность настойчиво заявляет о себе. Пока мысль семейная остается не более как мыслью, рядом с ними занимают место в жизни обитательницы борделей, дамы полусвета.
Любовь плотская и любовь идеальная мучают его каждая сама по себе, плотская потребность и потребность в подруге жизни не сливаются воедино, – от того и волшебница медлит, не появляется.
Самая сильная, точнее – единственно подлинная любовь Толстого до женитьбы – к замужней яснополянской крестьянке Аксинье Базыкиной. О ней несколько дневниковых записей 1858–1860 годов:
«Чудный Троицын день. Вянущая черемуха в корявых рабочих руках… Видел мельком Аксинью. Очень хороша. Все эти дни ждал тщетно… Красный загар шеи… Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Завтра все силы».
«Имел Аксинью… но она мне постыла». Не постыла! Тургенев, заезжавший тем летом в Ясную Поляну, сообщает приятелю, что Толстой «влюбился в крестьянку».
27 мая 1860-го (два года со времени первой встречи): «Ее не видал. Но вчера… мне даже страшно становится, как она мне близка». И назавтра – еще одно поразительное признание: «Ее нигде нет – искал. Уж не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресыщенья и не могу». Стариком, вспоминая «ужасную грязь» молодости, Лев Николаевич прибавит: «И так до связи с крестьянкой Аксиньей – она жива. Потом женитьба…»
Два года перед женитьбой в дневнике (очень скудном) упоминаний об Аксинье нет. Но нет и записей, позволяющих предположить какие-либо, пусть даже случайные связи Толстого. Дело не в том, соблюдает ли он в течение этого времени полное воздержание, такое трудно себе представить, главное, что для самого Толстого, с его придирчивостью к «постыдным строкам» своего прошлого, отношения с Аксиньей означают конец «разврата», «грязи», после нее – только женитьба.
Признание о чувстве мужа к жене, испытываемое им к Аксинье, – свидетельство особой полноты чувства, соединения любви плотской и идеальной, пусть по-иному, чем виделось Льву Николаевичу в его умственных построениях. Известный исследователь жизни и творчества Толстого, Владимир Александрович Жданов, в увидевшей свет три четверти века назад, но ни одним словом не увядшей книге «Любовь в жизни Льва Толстого», касаясь любви к Аксинье, замечает: «Прекратилось мучительное раздвоение инстинкта на две силы: силу любви и силу чувственности. Наконец, и в непосредственном проявлении, а не только в сознании, сладострастие потеряло свое преобладающее значение». И тут же: «Сама природа, помимо сознания, придает этой связи повышенную ценность и теплоту».
Мысль об особой роли природы, природного, естественного начала, скажем даже – начала крестьянского, в этой любви очень проницательна. Особенное, мощное, вместе восторженное и чувственное отношение Толстого к природе сливается в его душе с таким же любовным и исполненным любования чувством к крестьянину, «естественному» человеку, который, благодаря постоянной связи с природой, единственный из всего разнообразия человеческих особей, является как бы целой и полноправной ее частью.
Бабы и барышни
О духовных и физических преимуществах крестьянина по сравнению с оторванным от природы горожанином Лев Николаевич как раз в годы перед женитьбой охотно беседует с молодыми учителями создаваемых им сельских школ. Будущие успехи страны, общества, по мысли Толстого, зависят от создания здорового человека, здорового поколения. А для этого прежде всего необходимо нормальное устройство семейной жизни. Такая семейная жизнь возможна с женой из здоровой крестьянской среды. Он горячо советует своим молодым помощникам выбирать в жены баб, а не барышень.
«Взгляните на наших городских барышень, – говорил он, – этих жалких, хилых, анемичных созданий, – стянутые с утра до ночи в узкие корсеты, как бабочки, порхающие в своих уродливых, дорогостоящих костюмах, на балах, вечерах, собраниях, обратившие ради собственных удовольствий ночь в день, а временем сна, отдыха избравшие день. – Это ли жизнь?.. Посмотрите на их условное, уродливое воспитание, на их привычки, извращенный вкус, на их оторванность и отчужденность от природы, вслушайтесь в их разговоры, слова; для них пребывание в деревне было бы истинным наказанием, равносильным заточению или ссылке. Сравните теперь этих городских барышень, боящихся всего: и денного света, и солнца, и дуновения ветерка, и рева коровы, и жужжащего насекомого, сравните с нашими краснощекими, жизнерадостными Еленами, Матренами, Прасковьями, Евгениями, – чем же эти хуже первых? На мой взгляд, спора быть не может, все говорит в пользу последних; привычка к труду, крепкое телосложение, цвет лица, груди, бедра, упругие голени, – выбрав любую из
