Королева скандала - Пол Джилл

В марте 1933 года Мэри распирало от радости по поводу скорой встречи с Уоллис. Подруга ненадолго приезжала повидать тетушку Бесси и должна была заскочить на несколько дней к Мэри. Она ворвалась как торнадо, обрушив на дом Мэри волну живительного воздуха и энергии и делясь свежими лондонскими сплетнями.

— Мы проводим у принца большинство выходных в тех случаях, когда он не уезжает куда-нибудь «принцствовать», — поведала она друзьям. — Похоже, Тельма оценила мою помощь в приеме гостей. Принц пытается привить мне интерес к вышиванию, но я сказала ему: «Там, где я выросла, этим занимаются слуги».

Жак протянул Уоллис порцию бурбона, разбавленного водой, а себе плеснул вина — «просто поддержать компанию». Мэри заметила это, но ничего не сказала, а Уоллис, кажется, забыла о том, что Мэри писала ей о его обещании никогда не пить снова.

— И как же вы проводите время в выходные, когда бываете в Форте? — осведомилась Мэри.

Уоллис, медленно улыбаясь, пригубила свой напиток.

— Гуляем, играем в карты, разгадываем разные дьявольские головоломки, а по вечерам часто бывают танцы. Принц хороший танцор, легкий на ногу, с прекрасным чувством ритма.

— Похоже, твое расположение к нему растет, — осторожно заметила Мэри. — Я не помню, чтобы он тебе нравился раньше.

— Он странный человек. — Уоллис склонила голову набок.

— В каком смысле? — заинтересовалась Мэри.

— Уж очень особенный. Ест только определенные блюда, приготовленные особым образом, и вообще очень мало ест. Очень любит упражнения на свежем воздухе и держит окна открытыми, даже когда на улице холод. А одежда у него должна быть без единой складочки. Стоит ему заметить хоть намек на помятость где-нибудь на рукаве, тут же бежит переодеваться, даже если задержит тем самым начало ужина и заставит ждать всех гостей. Я думаю, если ты принц, то привыкаешь, что люди потворствуют каждой твоей прихоти.

Мэри заметила, что, пока Уоллис говорила, уровень жидкости в бокале у Жака поднялся. Почти уже пустой, он вдруг наполнился на две трети. Жак сидел рядом со столиком, на котором стояла бутылка, и, по-видимому, незаметно подливал себе.

— Мне не следует говорить о нем ничего плохого, — продолжала Уоллис. — Он очаровательный хозяин, всегда безмерно щедрый к нам. Ты только посмотри!

Она запустила руку в карман костюма и протянула Мэри сложенный листок бумаги кремового оттенка с напечатанной зеленой краской шапкой. На губах Уоллис играла едва заметная улыбка.

Мэри развернула листок и увидела, что это была радиограмма:

«С пожеланиями благополучного рейса через океан и скорого возвращения в Англию. Эдуард П».

— Это от принца? Тебе?! — воскликнула Мэри. — Я даже не представляла, что вы общаетесь настолько близко.

— Он такой душка! Радиограмма пришла прямо перед отплытием, и о ней узнала вся команда, поэтому на протяжении всего плавания мне оказывалось самое лестное внимание. Хорошо иметь высокопоставленных друзей!

Мэри пристально посмотрела на Уоллис, пытаясь определить, что у той на уме, но ее лицо было непроницаемо, и вскоре она сменила тему разговора, справившись у Жака о рынке недвижимости на Манхэттене.

Позже тем же вечером Мэри в ночной рубашке прошмыгнула в спальню к Уоллис, застав ее за нанесением кольдкрема. Массирующими движениями она растирала его вдоль линии подбородка.

— Тебе не кажется, что возраст удручает? — спросила Уоллис, глядя на отражение в зеркале. — Нет, тебе, наверное, не кажется. У тебя до сих пор нет и намека на морщины, а мне приходится ежедневно сражаться с признаками увядания на лице.

Мэри рассмеялась:

— Не говори глупостей. Никто в жизни не скажет, что тебе хоть на один день больше тридцати.

И тем не менее через несколько лет нам обеим будет по сорок. Определенно старухи!

— Да, ты, похоже, настроена весьма оптимистично. Как тебе твое положение в высших эшелонах английского общества? — Мэри, присев на кровать рядом с Уоллис, глядела на ее отражение в зеркале.

— С деньгами что-то скучно стало. Рынок перевозок в не лучшем состоянии, и нам приходится ограничивать себя в приемах и заказах новых нарядов. Я уже два сезона не видела парижских коллекций и чувствую себя старомодным чучелом! — Уоллис убирала излишки крема, похлопывая себя по лицу хлопковой подушечкой.

— Зато ты приятно проводишь время с принцем. Скажи, а он тебя привлекает?

Уоллис вихрем пронеслась по комнате.

— Господи, нет! Не в романтическом смысле.

Мэри сузила глаза, вдруг ясно почувствовав, что Уоллис уже охотится за принцем, но не хочет признаваться в этом даже самой себе. Что может быть удачнее для человека, лишенного поддержки семьи и испытывающего финансовые затруднения, чем попавший в список личных побед принц? Она может завоевать его сердце, если ей представится такая возможность, вовсе не потому, что влюбится, а потому, что так она будет чувствовать себя увереннее.

«Бедный Эрнест! Как он к этому отнесется? Будет позволять обманывать себя, как муж Тельмы?» — Мэри забеспокоилась.

Уоллис лучезарно улыбнулась и заключила Мэри в объятия, положив голову ей на плечо:

— Как же я рада тебя видеть. Когда бы я к тебе ни приехала, где бы мы обе ни находились, я всегда чувствую себя рядом с тобой дома.

Глава 35

Нью-Йорк. Ноябрь 1933 года

Весь остаток года после визита Уоллис оказался для Мэри нелегким. От сердечного приступа внезапно умер ее отец, а мать, Эдит, просто разваливалась на части. Она не хотела жить без мужа и просто сидела и плакала целыми днями напролет, напрочь отказавшись от еды и перестав следить за одеждой. Обязанность ухаживать за матерью легла на Мэри как на бездетную, хотя она все еще страдала от жестокой боли в спине после аварии и не могла нормально спать по ночам.

— Я не могу ее бросить, — сказала она Жаку. — Я должна остаться с ней в Балтиморе, пока она не начнет самостоятельно выстраивать свою жизнь заново.

— Может, перевезти ее сюда, на площадь Вашингтона? — предложил Жак. — Я помог бы тебе поддерживать ее, и тебе не пришлось бы жить вдали от дома и друзей.

Мэри посчитала это весьма щедрым предложением. Какой мужчина обрадовался бы перспективе жить вместе с тещей? Жак был добр к Эдит, сидел и беседовал с ней, терпеливо относился к ее слезам и раздражительности, что для самой Мэри было самым тягостным испытанием. Однако за ужином он выпивал уже больше половины бутылки красного вина, а после отправлялся к друзьям в Вилладж.

Поначалу Мэри молча наблюдала за снижением уровня жидкости в бутылках, но в конце концов прямо сказала ему:

— Ты нарушил данное мне слово. Очевидно ведь, что это был твой последний шанс.

— Это всего лишь вино, — оправдывался Жак, будто такой довод полностью менял дело. — Крепкие напитки я никогда не пью.

— И все же, употребляя его, ты становишься не лучшей компанией, — сказала она ему. — Жак, я люблю тебя, но жить так не могу. Я знаю, что ты пережил страшное на войне. Минни мне рассказала, и я очень тебе сочувствую, но твое пьянство мне невыносимо.

— Война тут ни при чем…

Мэри продолжала:

— Расстроившийся брак — это последнее, что я хотела бы пережить, но я не могу провести остаток своих дней рядом с пьяницей. Мы старались изо всех сил, но, думаю, теперь нам обоим ясно, что все кончено.

— Мэри, пожалуйста! Не надо! — Жак заплакал.

Она утешала его, но понимала, что решение останется неизменным.

— Нам не обязательно разводиться, по крайней мере, не нужно делать это сразу. Мы можем продолжать жить вместе под одной крышей, но я хочу, чтобы ты переехал в кабинет. С этого момента я буду спать одна.

Это было горькое разочарование, но все-таки больше, чем крушение брака, Мэри расстраивало то, что ей пришлось оставить идею завести ребенка. На Жака она не сердилась. Она верила, что он сделал все, что было в его силах, чтобы перестать пить, но просто-напросто не справился. Ее, как прежде, волновало, что с ним происходит, но она больше не любила его так, как полагается жене.