“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг. - Андрей Платонович Платонов

том не просят и даже возмущаются.

Наверно, в Москве зима хороша.

Вспомнил стихи, которые спутал во вчерашнем

письме:

Возможность страсти, горестной и трудной —

Залог души, любимой божеством…

Это из “Епиф<анских> шлюзов”. Думаю засесть за небольшую автобиографическую повесть (детство, 5–8 лет примерно)[336]. Может быть, напишу небольшой фантастич<еский> рассказ на тему “Как началась и когда кончится История”[337]. Название, конечно, будет иное.

Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу. Если бы ты захотела, ты всё могла изменить. Но ты ничего для меня не хочешь. Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь.

Письма к тебе – для меня большая отрада. Действительно, они заменяют беседу.

Жду твоих писем, желаю тебе здоровья и жму твою тонкую руку.

Тотику – поцелуй, объятье и катание верхом – в далекой перспективе.

Андрей.

Впервые: Волга, 1975. С. 166 (фрагменты); Архив. С. 467–468. Публикация Н. Корниенко.

Печатается по автографу: ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 3. Ед. хр. 8. Л. 15–17.

[115] М. А. Платоновой

28 января 1927 г. Тамбов

28/i. Мария!

Получил твое письмо от 25/i. Ты ошиблась: я написал тебе несколько писем. Разве ты их не получила? Проверь.

Отвечаю на твое деловое письмо. Неужели со мной можно говорить, только оскорбляя меня?

Читай внимательно и поступай точно – ради нашего общего интереса.

Почему прежде всего нужно издавать стихи, чтобы прожить 2–3 месяца?

Опять Молотов начинает волынку и канитель, что-бы я поскорее здесь подох.

Надо издать сначала 2 книжки моих, на которые материал полностью имеется:

1) Книгу мелких рассказов[338] и

2) Книгу “Пустые урны”[339] (могут назвать иначе) – последняя повесть для этой книги – “Епифанские шлюзы” – будет выслана через 2 дня.

Договора на обои <sic> книги можно заключать теперь же и теперь же получать по ним деньги.

Ни в коем случае нельзя ставить издание 2-й книги в зависимости от Пугачева[340]. Вторая книга должна иметь то, что она имеет. Пугачев и по духу в эту книгу не идет и не пойдет. Это мое окончательное решение. Так Молотову и скажи. Нечего мне сусолить пилюлю. Дайте мне малое, а большое я сам возьму. Не тяните времени.

Что за чепуха? С тобой трудно переписываться. Всегда ты в удивлении и претензии. Пугачева же я начал писать в Москве и читал тебе немного[341]. Ничего не помнишь? Но дальше дело у меня не пошло: занялся “Эф<ирным> трактом” и “Епиф<анскими> шлюзами”.

Пугачева я буду писать долго и старательно, и мне нужно много материала к нему. Это роман, который я закончу к осени[342]. Ни в какой связи он с издаваемыми двумя книжками не стоит.

И что за издевательство! Проси, пишешь мне, 175–150 р<ублей> за лист![343] Да пусть они хоть по 100 р<ублей> платят, но скорее! Потом я уполномочил на это тебя. Проси сколько хочешь, но в зависимости от общей обстановки. Не прогадай и не тяни. Лучше 1000 р<ублей> получить сейчас, чем 1500 р<ублей> через месяц. Советуйся с Молотовым в трудных финансовых делах. Но у него есть крупный недостаток (только для твоего сведения) – он – страшный волокитчик, ужасный волынщик и любит обещать горы золота умирающим людям. Бери синицу в руки, бей камнем в журавля на небе! И тогда ты поймаешь синюю птицу!

Титульный лист послал вчера.

Говори с художником – —[344]

Это ты сделаешь хорошо.

Рассказы лучше не пускать в “Кузнице”[345], а пустить в книжке “Мол<одой> гв<ардии>”. Ты поступила совершенно правильно, сказав это Рубановскому.

На “Новый мир” плюю, на “30 дней”[346] – тоже.

С “Мол<одой> гв<ардией>” идет убийственно медленно. Пока солнце взойдет[347] и т. д. А всему делу – Молотов: он и помощник, он и волокуша. Он всё хочет выпустить меня в свет обряженным красавцем, но я подохну, пока он меня управится одеть.

Пугачева не ждите – повторяю. Он только начат и будет кончен через полгода минимум. Отрывка я не дам, он бессмысленен и не нужен[348]. Я хочу в Пугачеве работать для себя, а не для рынка. Будь он проклят!

Пиши ответ.

Я очень устал от болезни, которая только что оставила меня. Осталась одна головная боль. Черт с ней!

Живу плохо. Сократил более 50 % своего штата[349]. Идет вой. Меня ненавидят все, даже старшие инженеры (старые бюрократы, давно отвыкшие что-нибудь строить). Остатки техников разбрасываю по деревенской глуши. Ожидаю или доноса на себя, или кирпича на улице.

Я многих оставил без работы и, вероятно, без куска хлеба. Но я действовал разумно и как чистый строитель. А была грязь, безобразие, лодырничество, нашептыванье. Я сильно оздоровил воздух. Меня здесь долго будут помнить как зверя и жестокого человека. А где ко мне относятся лучше? Кто заслужил иного от меня отношения?

У меня есть одно облегчение – я действовал совершенно беспристрастно, исключительно с точки зрения пользы строительства. Я никого здесь не знаю и ни с кем не связан знакомством[350].

Печатается по первой публикации: Архив. С. 469–470. Публикация

Н. Корниенко.

[116] М. А. Платоновой

29 января 1927 г. Тамбов

[351]Давай рассказы, давай то – пишете вы. Знаете, я имею только одну голову и одно сердце. Я не могу работать как двигатель и не получая денег. Пишу я одну вещь, а не три сразу.

Пусть Молотов и издательство дадут аванс сейчас же – 200–300 р<ублей>, какого черта!

Скажи ему это прямо от моего имени. Что нам, погибать, что ли? Они могут всё, если захотят. Скажи, что я очень болен и трудно жить на 200 р<ублей> на две семьи.

Что сказал тебе Попов? Ответь. Эта гнида, конечно, ничего хорошего не предложит. Пусть даст рублей 200 вперед – через неделю-две дам ему фантастический рассказ (новый, какого нет у Молотова)[352]. Скажи, что я от голода “почти издох”.

С Поповым говори обязательно дерзко.

В любви человек беззащитен и идет на те унижения, на которые иду я ради тебя и Тотки. А следовало бы петлю на горло.

Андрей Платонов.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 471. Публикация Н. Корниенко.

[117] М. А. Платоновой

30 января 1927 г. Тамбов

Тамбов, 30/i, глубокая ночь. Дорогая Муся!

Посылаю “Епифанские