Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая

2

Дворжецкий возлагал на этот фильм большие надежды: его герой соответствовал всем первоначальным запросам ищущей, беспокойной натуры артиста. Политический ссыльный (а значит – человек с историей и биографией), ученый, первопроходец, мечтатель и пассионарий – такого можно играть! Да и другие актеры, буквально выросшие на книге В. Обручева «Земля Санникова» (1926), были воодушевлены. Фильм обещал оказаться серьезной работой, где было бы место исторической драме (которая двумя годами позже реализуется в «Звезде пленительного счастья» с ее несколько даже надрывным психологизмом), авантюрному роману, этнографическим экспериментам и человеческому становлению. Но, как быстро стало понятно артистам и как мы знаем сегодня, все эти определения мало соответствуют фильму «Земля Санникова» как он есть.

Говорят, в том, что серьезный фильм превратился в детскую буффонаду, виновата была неумелая режиссура. Из двух молодых режиссеров, решившихся адаптировать для фильма с довольно скромным бюджетом искрометный сценарий, предполагающий далекое путешествие, встречу ученых с доисторическими животными, теплый остров среди Северного Ледовитого океана, схватки, погони и экзотический быт туземного племени… Так вот, из этих двух молодых режиссеров один – Л. Попов – прежде снимал только документальное кино, другой – А. Мкртчян – специализировался на «коротком метре». Естественно поэтому, что запрос на серьезное кино они всерьез не рассматривали – им нужен был экшен или, как тогда говорили, вестерн: с элементами комикования, с романтической историей любви, с эффектными и запоминающимися сценами. Всего этого в «Земле Санникова» хватает в избытке, вот только артистам хотелось чего-то принципиально другого.

Каким именно артистам? Тоже вопрос. Изначально в роли Крестовского, который «если уж запел, то запел на две недели», предполагался В. Высоцкий. Тот, узнав о готовящейся роли, обрадовался, сел писать песни; именно для «Земли Санникова» были написаны такие хиты, как «Белое безмолвие» и «Кони привередливые», – но незадолго до съемок передачу с песнями Высоцкого выпустило в эфир немецкое радио, и поэта-«антисоветчика» отстранили от съемочного процесса.

Крестовского – Высоцкого срочно заменили Крестовским – Далем. Последний, будучи превосходным актером, но сложным человеком, на съемочной площадке, по словам режиссеров, бывал невыносим: являлся работать нетрезвым, по ходу менял мизансцены, не стесняясь в выражениях, спорил с Поповым и Мкртчяном… Молодые, амбициозные, но неопытные – для него, привыкшего сниматься у настоящих мастеров (упомянем хотя бы В. Мотыля и Г. Козинцева), они не обладали никаким авторитетом, тем более что и вправду то и дело совершали промахи, превращая фильм в трюковое и танцевальное шоу. Кажется, именно Даль стоял у истоков конфликта, благодаря которому съемочный процесс «Земли Санникова» прославился как один из самых скандальных в истории советского кинематографа.

Очевидно, в марте 1972-го, когда на берегу Финского залива велись съемки зимней натуры, Даль находился в расстроенных чувствах – обиды на режиссеров, позвавших его на фильм лишь в качестве замены Высоцкому, неловкости перед самим Высоцким, к которому Даль питал искреннюю привязанность («В. Высоцкому, брату» посвятит он в 1981 году стихотворение на смерть актера и барда), собственной фанаберии, заставлявшей его, «звездного мальчика», прогремевшего в «Звездном билете», «Короле Лире» и «Тени», свысока смотреть на молодых и начинающих коллег по съемочной площадке. Впрочем, с одним из этих «начинающих» – собственно с Дворжецким – Даль сблизился моментально. При всей разнице обликов, темпераментов, жизненного и душевного опыта (Даль – мальчишка с московских окраин, с ранних лет связавший свою жизнь с театром, Дворжецкий – провинциал, перепробовавший множество профессий и не исключающий, что однажды «завяжет» с кино, как когда-то завязал с медициной; Даль – яркий, конфликтный, демонстративный, Дворжецкий – молчаливый и сдержанный; Даль – вечный ребенок, «усыновляемый» то режиссерами, то любившими его женщинами, Дворжецкий в 1972 году – уже дважды отец…), чем-то они оказались друг другу под стать. Может быть – бескомпромиссно высокой планкой в профессии, стремлением выжать максимум из любой, даже самой проходной роли (для чего, конечно, сперва приходилось выжимать максимум из себя самого); может быть, редкой способностью жить на пределе и на разрыв, отказываясь от готовых ответов, от формул и схем, в которые современное общество, равно как и кино, стремилось заключить их актерское дарование.

А может быть, кстати, Дворжецкого влекло к Далю еще и то, что тот также видел актерскую профессию не просто профессией, но частью чего-то большего – мира истории, культуры, литературы?

Даль писал стихи и песни. Даль вел дневник (не после ли знакомства с ним Дворжецкий вновь обратится к собственным дневниковым записям, заброшенным еще в Омске?). Даль ничего не боялся и в открытую костерил окружающую его «вакханалию непрофессионализма», публично называя режиссеров «Земли Санникова» клиническими недоносками и ругая их за «отсутствие серого вещества». Уж на что Дворжецкий не любил и избегал конфликтов, но в этом случае он принял сторону Даля: было очевидно, что тот беснуется не просто так. К тому же, по свидетельству Г. Вицина, игравшего Игнатия, «они очень потянулись к друг другу человечески. Непонятно, кто на кого больше влиял. <..> При этом Даль постоянно находился в полном раздрае. В каких-то нервных срывах, от которых все на стену лезли в буквальном смысле. И Дворжецкий – тоже»[132].

Должно быть, чтобы как-то успокоить Даля, за которого Дворжецкий уже чувствовал ответственность как за младшего брата, а также надеясь спасти крепкий приключенческий фильм от провала, артисты дают руководству «Мосфильма» ультимативную телеграмму. В телеграмме значится требование поменять режиссеров, а в качестве объяснения звучит драматическое – и уже знаменитое: «Сидим в говне на волчьих шкурах. Дворжецкий. Вицин. Даль. Шакуров».

Однако «Мосфильм» предпочел принять сторону режиссеров. Зачинщиков бунта вызвали в Москву на ковер. Говорили, что Далю вменили в вину его пьянство и настоятельно попросили не раздувать скандал, чтобы не загубить репутацию; Дворжецкому напомнили о его провинциальной прописке и о том, что вообще-то в Москве он находится только по причине договора с «Мосфильмом», – не будет договора, не будет Москвы; Вицина же, славящегося своим миролюбием, просто уговорили не конфликтовать. Непримиримее всех оказался Шакуров. Несмотря на выговор и на два худсовета по его персональному поводу, сниматься с Поповым и Мкртчяном он отказался – и до конца жизни не мог простить «Владу и Олегу», что они его предали, согласившись работать на прежних условиях:

Я уже не мог отказаться, остановиться. Это было бы вопреки моему разуму, который мне в тот момент говорил: «Ты что, Сергей, делаешь?» Но у меня, кроме бешенства, ничего не было. А после бешенства наступила апатия. Я вырубил этих двух людей из своей жизни – Даля и Дворжецкого…[133]