Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

Вчера впервые слышала свое имя по радио.

А сегодня прочитала в «New York Times» извещение о напечатании своего письма Шолохову.

«Все сбылось…» Так, что ли?

21/XI 66. Здоровые также мало способны понимать больных, как живые мертвых или наоборот. При этом я имею в виду не только людей, начисто лишенных воображения, но и людей добрых и умных. Дело обстоит даже еще хуже: не понимают друг друга.

23/XI. Письмо от Добина[272] (я ему послала список его ошибок в статьях об Ахматовой) неожиданно дружелюбное и благодарное.

Открытка от Толи: Пушкинский Дом подал в суд на И. Н. [Пунину], и Толя будет свидетелем.

6/XI. Накануне был у меня Друян – редактор из Лениздата[273]. Он в ужасе от того, в каком виде Аня сдала стихи. Я ему объяснила, что ничего другого и ждать от Ани нельзя было, она не литератор. Он предложил составлять мне. Я отказалась; пусть сделает кто-нибудь из ленинградцев, а я прорецензирую.

27/XI 66. [Вклеено объявление из парижской «Русской мысли» о том, что поступила в продажу новая книга советской писательницы Лидии Чуковской «Опустелый дом»][274].

30/XI 66. Москва. Сегодня я узнала, что в «New York Times» напечатаны 1) письмо 63-х 2) мое письмо к Шолохову 3) извещение о Белой Книге, составленной А. Гинзбургом и посвященной памяти Фриды.

Очень боюсь, что вся история встревожит деда, выбьет его из колеи. И Ал. Б-ча (Раскина).

А меня эта история совсем не беспокоит: я чувствую себя чистой и правой.

2/XII 66. 7 часов. Только что на волне 42, в диапазоне 41, я слушала свое «Письмо Шолохову» (радиостанция Кёльн, Немецкая волна).

22/XII 66. Плохо сплю. Мало работаю.

Выбита из времени главным образом ленинградцами – Толей – который здесь ненадолго по ахматовским делам и часто приходит ко мне (докладывать и слушать мой Дневник).

На ахматовском фронте события большие и победные. Главное – Сурков признал Толю. Собрал, наконец, здешних, всех выслушал (я ездила без ведома врачей и Люши), овладел списками и послал в Ленинград – действовать. Там главные герои – Жирмунский[275] и Толя. Они и юристы, и представитель Пушкинского дома, и Библиотека Салтыкова-Щедрина, и Миша Ардов пробились в крепость – в квартиру И. Н. – и составили-таки почти насильно опись всего для Пушкинского Дома. Кое-что нашли ценнейшее; многое уже продано в ЦГАЛИ и Библиотеку Салтыкова-Щедрина. Нашли «Сон во сне», все наработанное; (И. Н. кричала раньше: ищите это у Наймана) «1001 ночь» и «Лермонтов» уже в ЦГАЛИ. Пушкинистские статьи – в библиотеке Салтыкова-Щедрина, остальное невесть где – например, штук 15–25 блокнотиков и большая тетрадь «Харджиев».

Жирмунский и Толя ведут себя умно и властно; Сурков – толково. Сейчас Толя командирован в ЦГАЛИ глядеть, в каком виде «Лермонтов» и пр.

Потоки писем и телеграмм по поводу Шолохова. Многое – прекрасно; кое-что – трусливо, например телеграмма из Казани: восхищен Вашим гражданским мужеством и пр., а подпись Казань, т. е. побоялся назвать свое имя.

Вчера на партсобрании в Союзе читали вслух мое письмо (кто-то с места потребовал). Что было дальше – не знаю.

24/XII 66. Тут был Толя. Я ему читала свой Дневник. Он поразительно умен, тонок – понимаю, почему им так дорожила АА. Суд будет. Сурков послал Толю в ЦГАЛИ посмотреть, в каком виде тетради. И. Н. не велела его туда пускать – и его не пустили… Она клевещет на него всюду и по-всякому. ЦГАЛИ и Библиотека Салтыкова-Щедрина явно подкуплены Ириной Николаевной. Вся ее цель – деньги, а деньги могут давать все, кроме Пушкинского дома, куда архив пожертвован Львом Николаевичем [Гумилевым] бесплатно. Покупает же она ЦГАЛИ (Волкову) и Библиотеку Салтыкова-Щедрина (Мыльникова) по-видимому тем, что, беря за часть архива деньги, другое отдает «на хранение» – с намеком, что после отдаст совсем. А Мыльникова может быть подкупает и автографами, ибо он уж очень уголовно поступает: когда – всё Толей, Мишей, Жирмунским, Измайловым[276] было собрано для Пушкинского Дома и оставлено на ночь – утром оно все оказалось у Салтыкова-Щедрина…

Более всего меня мучает и заботит Толя. АА за него все время боялась; она говорила: «дело Бродского № 2». Неизвестно, какие силы теперь пустит в ход Ирина Николаевна.

Добряк Лев Зиновьевич вчера, когда она позвонила ему из Ленинграда, отказался с ней говорить.

Продолжаю получать восторженные письма о письме Шолохову.

В Союзе на партсобрании Сутырин[277] огласил мое письмо. Слушали хорошо. Потом кто-то спросил, что собирается предпринять секретариат. Сутырин ответил: «Пригласить т. Чуковскую и по-товарищески с ней поговорить». Тогда раздался крик известного стукача Н. Громова: «Я член Союза и не хочу, чтобы от моего имени с Чуковской говорили по-товарищески».

11/1 67. Со мной случилось наверное то, что так справедливо порицала А. А., «я провалилась в себя»[278]. Я хочу лежать, думать, читать, переписывать свои Дневники и приводить в порядок свой архив (что мы вчера начали с Сашей[279]). И всё.

15/1 67. Елена Сергеевна на днях привезла мне перепечатанный Фридин дневник. Надо читать – и думать – как приготовить его к печати?

Вчера получила первую рецензию на «Софью Петровну». Неумную (или, точнее, неосведомленную, думает, что Коля едет в ссылку!), но я не вправе сердиться, ибо сама в ту пору не понимала, что значит 10 лет без права переписки. Где же им что-нибудь понимать!

19/1. Кроме любви в письмах – множество глупых разговоров вокруг. Одна женщина утверждала, что я живу в Америке и оттуда пишу Шолохову… Другая, что Шолохов меня бросил с двумя детьми и оттого я ему мщу. Третья, в похвалу мне, сказала: она такая смелая, словно она мама Евтушенки… Что делается в этих головах!

22/1 67. Если бы видеть в своей судьбе задуманную кем-то целесообразность, то – зачем послана мне болезнь сердца, отделяющая от людей, мешающая всякому движению? Чтобы я успела сделать свое: расшифровать Дневники, ахматовские и неахматовские, написать книгу о поэзии Ахматовой, привести в порядок архив.

25/1. Мне передали, что на городской партийной конференции говорили о рукописях, печатающихся за границей. Их разделили на 2 разряда: нарочно и не нарочно. Мой Шолохов попал в не нарочно.