Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье…

Я хотела бы написать книгу: последний год жизни Герцена.

Ясное, жесткое, беспощадное зрение. Бесстрашное. Короткие, ясные, резкие письма. Остались в нем любовь и сила – и никаких утешений и иллюзий. Наверное это и есть смерть. В 52 году о том, что он окончен, он говорил еще патетически и картинно. В 69 – сухо, трезво, точно. Без пафоса. Деловито.

Ни во что нет веры. Ни в кого. О Тате. «Я люблю ее быть может больше прежнего, но веры нет».

Огарев снова предлагает «Колокол». – «Нас никто не хочет читать».

В последние дни в Переделкине читала «Записные книжки» Блока. Тоже страшноватое чтение. Ужасна воистину его любовь к Л. Д. Непостижимо быстро прошедшая к Дельмас. Какое-то его зверство в любви.

26/V 66. Москва. Как одолевать болезнь?

Вчера наконец послала свое письмо Шолохову за своей единственной подписью. Могла бы гораздо раньше, но некому везти машинистке, некому переносить поправки, клеить конверты. Фина исчезла вообще, а Люша по горло занята НЕ моей рукописью.

Ходила на почту – сверх сил. Гроза. Люша, как в детстве, примчалась с зонтиком выручать меня от дождя.

Я послала в «Правду», «Известия», «ЛитГазету», «ЛитРоссию», «Молот», три правления Союза Писателей и т. д.

От И. Н. Пуниной открытка в ответ на большое мое письмо об архиве, Эмме Григорьевне, Толе – «я сейчас не в силах сосредоточиться».

На Широкой отбирают комнату. Вчера я звонила и Марии Сергеевне, и Копелевым, во всякие места, давала всякие телеграммы.

«Там тень ее осталась и тоскует»[265].

Но конечно все это пустяки по сравнению с судьбой архива.

10/VI 66. Пиво Воды. За это время – многое.

Доброжелатели мои мне сообщили, что Михалков в разговоре ругал меня непечатно: «Она все получила от Советской Власти, а делает гадости». Не знаю, имел ли он в виду выход «Софьи Петровны»[266] или письмо Шолохову.

Все 63 члена СП, подписавшие письмо о помиловании, получили из Союза нечто вроде выговора. И К. И. (Я ему не показала пока).

28/VI 66. Москва. О Юлии Даниэле дурные вести. Он снова в карцере.

Прочла Катаева «Святой колодец» в «Новом Мире».

Великолепная проза. И пустая (какая разница с «Раковым корпусом»). Прочитав, я как-то по-новому поняла путь – его и Олеши. (Они сродни.) Глаза художника у обоих. И ничего не жжет, не о чем писать. Вещи – все вещно – все живописно. В начале пути они взяли идею напрокат. Она помогла им одушевить и осмыслить живопись, дала повод описывать вещи. Идея подломилась. Писать стало не о чем, не на что низать свои бублики.

10/VIII 66. Пиво-Воды. Сегодня мы ее хоронили. Год – той жаре, тем слезам, тем речам[267].

А я сижу сегодня целый день над новыми страницами «Памяти Фриды». Как всегда тот же просчет: думала – ну час, ну два, уйдет на эти странички, а ушел день и наверное завтра уйдет второй… Радость! Будь счастлива тем, что еще можешь работать. Над Фридиным памятником. Сегодня спорила с Норой Яковлевной и Раисой Ефимовной[268] о надписи. Они хотят написать на могиле девиз, который Фрида знала и любила: «Говори, что знаешь, делай, что должно и будь, что будет». А я против. Он слишком романтический и 18-летний, он ей не соответствует. Сколько раз она меня останавливала и удерживала вот от этого: «говори, что знаешь и будь, что будет!»

Она была осмотрительна, трезва – и этим, в сочетании с добротой, благородством, самоотверженностью – этим одолевала препятствия. А вовсе не так: зажмурив глаза – в пропасть.

21/VIII 66. Какие на свете бывают чудеса!

Дней 6–7 назад, в такси, я сочинила стих. Записала его и потеряла.

И наконец самой собоюЯ заслужила право быть.Стучать о стенку головою,Молиться или просто выть.Надежда – поздно. Слава – поздно.Все поздно, даже быть живой.Но Боже мой, как звездно, звездно.Лес, я, звезда над головой.

Я подумала, пусть полежит, а потом я пойму, стоящее ли.

Когда у меня были Копелевы, они сказали, что в «Новом Мире» есть одно стихотворение Володи Корнилова, о котором он им говорил, что оно – мне (?).

Вчера вечером Люшенька привезла № 7 «Нового Мира». Дивные стихи Корнилова – о конце войны, о теледикторе, о тишине в лесу. Одно без названия. Читаю:

Достается должно быть не просто,С болью горькой, острей, чем зубной,Это высшее в мире геройствоБыть собой и остаться собой.

Увы, я вовсе не всегда была и оставалась собой. Это он зря. Я только сейчас, после всех потерь, кончин и гибелей, где-то на подступах к себе. Но каково совпадение! Не писали ли мы эти стихи в один день.

1/IX 66. Пиво-воды. … бедствие – моя встреча с И. Н. Пуниной. Она просидела у меня 6 часов и уже этим одним меня ранила. Но я хотела этой встречи и рада, что она была. Я теперь Ирину Николаевну – знаю. Знаю сама меру изворотливости, ловкости, лживости, ума, силы. Это человек из породы тех, о ком Тусенька говорила: «больше энергии, чем света». Света нет совсем. Есть хватка, ум, практичность, расчет – и болезненность, хрупкость, жалкость. Наглость чрезвычайная. Она послала Суркову «опись архива» – что же описано? – спросила я.

– Подстрочники, письма АА, чужие стихи…

– А тетради АА? – спросила я.

– Тетради АА – ответила И. Н. – никогда не были архивом – не моргнув ответила И. Н.

Есть реальная ценность: тетради АА. Отдать их она не хочет. Она сознает, что силы отнять нет ни у кого. Вот и всё. А слова и доводы ей безразличны.

В разговоре было еще несколько таких же подводных ям – мне хотелось ее избить. Но я держалась спокойно и даже кормила и поила ее. Но всё сказала.

Она подарила мне дивные фотографии похорон. Особенно одна – где Иосиф и Толя над гробом.

В воспоминании эта встреча еще мерзее, чем была.

5/IX – Лева[269] должен быть введен в наследство. Если бы можно было надеяться на него! Но он полон своих антипатий и страстей и что он сделает – бог весть.

19/XI 66. Москва. Известие о том, что где-то за границей вышла белая книга (процесс Синявского и Даниэля) и там – мое письмо к Шолохову[270].

20/XI 66. «Кучность событий»…

Потрясающее письмо Д. Я. о «Памяти Фриды»[271].

Вчера впервые слышала свое имя по радио.

А сегодня прочитала в «New York Times» извещение о напечатании своего письма Шолохову.