Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Город совершенно потрясающий. Там башен много.

«Где-нибудь я найду правду»

Мы прилетаем в Ленинград. Наутро, никому ничего не сказав, я не на работу поехала, а отправилась в Ленгорисполком. К Ходыреву[24], который руководил Ленгорисполкомом. Он тоже был в Италии в этот момент, возглавлял нашу делегацию.

Я выяснила, где находится кабинет Ходырева. Тогда можно было без пропусков проходить к начальству спокойно. Я знала, что у секретарши не надо останавливаться, и потому мимо секретарши бегом побежала и прямо ворвалась в кабинет.

Ходырев был на месте. Секретарша побежала за мной, схватила за руку, но не тут-то было. Я уже была почти у стола, и Ходырев мне говорит:

– Садитесь.

Я села и рассказала всю ту историю с пьяными сопровождающими. Потом говорю:

– Кого оскорблять? Музейщиков! Как не стыдно вам отправлять таких соглядатаев? Я понимаю, что это чекисты. Но неужели вы после всего этого не уволите их? Это же позор для вас. Разве можно таких посылать в культурные места? Итальянцы все видели и слышали.

В общем, я изложила все, что считала нужным. И закончила словами:

– Если вы не примете меры, я полечу в ЦК, я не остановлюсь. Где-нибудь я найду правду.

Он говорит:

– Зачем вам ехать в ЦК? Сейчас я вызову…

Вызывает какого-то человека. Отошел с ним в сторонку, тихо разговаривает, а мне сказал:

– Сидите.

Я сижу. Через некоторое время Ходыреву приносят бумагу. Он мне говорит:

– Читайте.

Я читаю. А там приказ о том, что такие-то уволены как несоответствующие должности. И какая-то статья написана. Я уже не помню точные формулировки. Ходырев берет бумагу, спрашивает меня:

– Прочитали? – и подписывает бумагу. – Сейчас зарегистрируют приказ, потом разошлем, куда полагается.

Я говорю:

– Мне можно идти?

– Нет, сидите. Посмотрите, как оформляются документы в Ленгорисполкоме.

Я была потрясена. Я ожидала, что сейчас у меня будет битва не на жизнь, а на смерть. А тут человек спокойно все воспринял, задал несколько вопросов, что как происходило, кто что говорил и так далее. Я говорю:

– Вы знаете, что мне предрекали? Что меня убить должны за это.

Он говорит:

– Ну, прямо-таки убить. А за что вас убивать-то?

– Я, видно, со своим «Пятым колесом» так достала всех… Да не только «Пятое колесо», еще «Монитор», воскресное обозрение…

Тут приносят зарегистрированную бумагу. Какую-то папку открывают, подшивают туда. Ходырев мне показывает:

– Видите документы? Все сделано.

Я поблагодарила, не стала хвалить его за подвиги, а просто поблагодарила, сказав:

– Знаете, приятно, когда тебя понимают. И это достойно того, чтобы люди знали, что просто так это не осталось.

Дмитрий Сергеевич Лихачев

Прихожу домой. Раздается звонок от Дмитрия Сергеевича Лихачева. Мы были мало знакомы. Интервью какие-то я брала у него в музее-квартире Пушкина. О Пушкине мы с ним разговаривали. А тут он мне говорит:

– Бэллочка, вы что наделали? Они же вас арестуют.

Я не понимала, как это – бояться за себя. Дмитрий Сергеевич умолял меня быть осторожной, не выходить никуда одной. И сказал:

– Я прошу вас завтра утром приехать к нам в Комарово. Вы сможете?

– Конечно, смогу.

– Мы испечем пирог для вас специально и поговорим о жизни.

– Ой, спасибо. А можно я приеду с оператором? Мне надо снять программу «С кем вы, мастера культуры?». Выборы приближаются.

Он говорит:

– С удовольствием.

И вот я отправляюсь в Комарово, на дачу. Меня встречают Лихачев, его жена и внучка – Зина Курбатова. Начинаем разговаривать. Дмитрий Сергеевич говорит:

– Вы с ума сошли. Это не обойдется просто так. Они же мстительные. Что же вы не думаете о своих поступках? Пережили бы – ладно, что это, впервые такое?

Я говорю:

– А почему мы терпим? Не будем больше терпеть. Не будем ни за что.

Мы с ним как-то сразу подружились, и дальше я все время ездила к ним то на пироги, то просто погулять и поговорить с Дмитрием Сергеевичем.

И самое последнее большое интервью с ним незадолго до его смерти я записала.

…Открыта дверь из столовой в его кабинет, где все завалено книгами. И он сидит в этом проеме… Свет был хорошо поставлен, и такое получилось интервью – о всей жизни. Четыре часа я его мучила, потом спрашиваю:

– А что ваша внучка-то? Зина. Где она работает?

Он говорит:

– Да она художница, и как-то не получается у нее. Мать ее, как вы знаете, погибла. Грузовик сбил…

Это была совершенно жуткая трагедия. Зинина мама была продолжением в искусстве Дмитрия Сергеевича. И Лихачев о внучке говорит:

– Ну, не устроена у нее жизнь.

Я предложила:

– Так пусть идет к нам, в «Вести», – мы только вот организовались.

Он смутился:

– Что вы, она не умеет. Нет-нет-нет-нет, нет-нет, что вы!

Мы начали прощаться. Он опять стал говорить, что надо беречься:

– Я всей интеллигенции скажу, что надо нам как-то за вами присматривать.

Через неделю раздается звонок. Видно, в семье Лихачевых мое предложение обсудили. Дмитрий Сергеевич говорит:

– Бэлла Алексеевна, это неудобно, но, может быть, вы действительно попробуете Зину взять на телевидение?

Я говорю:

– Обучим, вы не бойтесь. Зайца можно научить на барабане играть, а Зина-то – умница, хорошо выглядит, в «Вестях» для нее – самое то.

И Зина пришла к нам в «Вести», теперь работает на канале «24». Так выросла, а начиналось все с небольшого разговора.

И до самого последнего дня жизни Дмитрия Сергеевича, пока его не увезли в больницу, где его не стало, мы общались. Он мне рассказывал истории, связанные с лагерем, что он перенес тогда, и что еще продолжается при теперешней его жизни.

Вот так я неожиданно подружилась с Лихачевым. Символом всего высшего и лучшего в петербургской интеллигенции.

Ленинград – не Ленинград

Мне предлагалась должность – стать председателем ВГТРК, Ельцин лично мне это предлагал. Я сказала:

– Нет. Это вы в Москву побежали из Свердловска. А из такого города, как Ленинград, не уезжают. Здесь живут и здесь умирают. Это город мой.

Разве можно было уехать из этого города? Невозможно. Я хотела как-то городу помогать. А журналист в состоянии это сделать. Не мытьем, так катаньем. Я же стала депутатом ради защиты своих и ради защиты прессы. Я о золоте писала много, для того чтобы в этом городе его хватало для реставрации. Писала в Верховный Совет, чтобы позолотить петергофского «Самсона».

Когда меня выбирали в народные депутаты России и Ленсовета, я сразу в два прошла. На выборах я всегда говорила так:

– Маму мою звали Ольга,