Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

Я – в первом ряду. Идет Александр Николаевич Яковлев, он прихрамывал чуть-чуть. Он в Мясном Бору, там, где армия Власова была, очень тяжело был ранен в ногу (на его счастье, наверное). Незадолго до окружения его отправили в госпиталь. Он был мальчишкой, молоденьким лейтенантом. Ногу надо было отрезать. Он плакал, что останется без ноги. И доктор сказал: «Никуда не отправляем его, я буду оперировать прямо здесь. И ногу я ему оставлю. Перестань рыдать! Все будет в порядке».

Яковлев сел в первый ряд. Он ногу держал на весу, палка рядом.

А Яковлев и Шеварнадзе до этого попросили меня, чтобы я задала неудобный вопрос Горбачеву: «Почему он подписал их отставку? Самых тогда демократически настроенных людей в Политбюро. Почему он их отпустил?»

Вот путч и случился потому, что таких выгонял, а другие оставались.

Шеварнадзе тогда был министром иностранных дел. У него и у Яковлева, видимо, накипело. Они подавали в отставку в расчете на то, что Михаил Сергеевич скажет: «Нет». И примет их предложения о переустройстве нашего общества. Но не тут-то было, Горбачев сразу подмахнул приказ об их отставке.

Я пообещала спросить.

Пришел Горбачев. Когда он сказал, что все республики поддержали его, я вскочила и говорю:

– Да вас кроме РСФСР, то есть нас, сидящих здесь, никто не поддержал. Вы вообще не были нужны. Это мы вас спасли.

Рядом сидящий юрист мне говорит:

– Бэлла, ну надо ж поинтеллигентней. Что ты так возмущаешься?

Я отвечаю:

– Давай так. Ты будешь интеллигентным, а я буду неинтеллигентом на этом Верховном Совете.

Горбачев что-то говорит Ельцину. Мне надо подняться на сцену. К микрофонам не пробиться. Все лестницы заняты. Я с помощью Коржакова и его охранников пробиваюсь к трибуне. Меня подсаживают. Я все-таки долезла. Но уже отключен главный микрофон, я не смогла подойти к другому микрофону, поэтому ору на весь зал.

Тут Ельцин стоит, Горбачев. И я ору на весь зал, чтобы всем было слышно. Ельцин мне прямо в ухо говорит:

– Чего ты так кричишь? Потише не можешь говорить?

Я кричу:

– Почему вы подписали отставку Шеварнадзе? Отчитывайтесь перед нами!

А Ельцин мне подмигивает одним глазом, а словами говорит так:

– Бэлла, президент устал, надо его отпустить.

Я снова на Горбачева наступаю, говорю:

– Вообще, вашу коммунистическую партию надо закрыть.

А Михаил Сергеевич говорит:

– А вы ж тоже коммунистом были.

Я говорю:

– Я уже давно сдала билет. Так что я вышла из вашей коммунистической партии. Я туда по молодости и по дурости вступила.

Громко говорю. Мне важно, чтобы слышали сидящие в зале. С балкона не слышно, только в зале. А зал-то большой перед балконом. Я требую ответа. Горбачев увиливает и так и сяк. Я говорю:

– Борис Николаич, наконец, подскажите президенту, как отвечать на вопросы депутатов. Коли он все-таки с большим опозданием пришел к нам. Не так, чтобы вот тогда, когда привезли из Фороса, явиться сразу сюда, в Верховный Совет, и повиниться перед нами, а пришел тогда, когда все уже позади.

Горбачев мне в ответ – про Яковлева и Шеварнадзе:

– Они же захотели, это было их горячее желание.

Я кричу:

– Это неправда!

Он говорит:

– Вот, я подписал.

И быстро-быстро нырнул в занавес. Там кулисы были.

Я развела руками.

Спрыгнула со сцены, кто-то меня там подловил. Я пошла, села к Басику, рядом, на свое место.

И в это время подсаживается ко мне Явлинский. Лица на нем нет. Он говорит:

– Бэлла, пошли, мне надо тебе что-то сказать…

Я говорю:

– Я с этого Верховного Совета не уйду. Рассказывай здесь. Вот откидное место, садись на него.

И вот что Гриша мне рассказывает. Когда мы с ним расстались в пять часов утра, я пошла пить боржоми к Бурбулису, а он – куда-то по своим делам. В это время организовывались люди, которые должны были сопровождать работников службы безопасности в качестве общественности. Это были особые депутаты, которым предложили присутствовать при аресте гэкачэпистов[27]. По квартирам ездить.

И к одному из гэкачэпистов поехал Гриша в качестве представителя общественности. Они долго звонили в звонок, никто не отвечал. Они продолжали звонить. Наконец дверь медленно открылась, и вышел очень-очень старый человек. Молча посторонился. Дал войти.

И тут они услышали какие-то дикие хрипы. И увидели, как в комнате ползает окровавленная жена того гэкачэписта[28]. Из горла льется кровь, все залито кровью. Гэкачэпист лежит, еще живой, но уже отходит. На их глазах оба умерли. Зрелище страшное. Гриша говорит:

– Вот вам я рассказал, облегчил себя немного, а что я скажу своим? К ним приду, что я им скажу? Зачем я поперся? Еще кого-то арестуют. Я должен был быть чище этого.

А у Явлинского на 27 этаже гостиницы был офис, где молодые ребята, которые стали потом министрами (Кудрин там был и много других), собирались.

Грише очень трудно пришлось. Его это где-то поломало тогда. Тех из участников ГКЧП, кого забрали, выпустили. Правда, они посидели неделю. Но кто-то выбросился из окна[29]. Но я называть фамилию не буду. Пока живы их семьи, это некорректно. Это действительно было очень страшно.

Лежачего не бьют

А теперь я закончу рассказ о Горбачеве.

Горбачев низложен, как говорится. Какую-то партию он создал, не помню ее названия. И вот – очередные выборы. И Михаил Сергеевич хочет избираться в президенты России. Зачем ему это надо было, я не понимала. Позвонил мне его помощник и говорит:

– Бэлла Алексеевна, вы можете предоставить Михаилу Сергеевичу небольшое время в эфире?

Я говорю:

– Да запросто. С радостью. Мы враждовали, когда был повод для вражды, а лежачего не бьют. Я знаю, что вам сегодня отказали.

Собчаку позвонил Ельцин и запретил принимать Горбачева в Смольном. Собчак звонит мне и говорит:

– Ни в коем случае! Ельцин сказал не давать эфирное время!

Я говорю:

– А кто вы такие? Ельцин возглавляет телевидение? Нет. А вам я вообще не подчиняюсь, я – федеральный канал. Я дам время!

– Ну смотрите, – сказал Собчак.

Я говорю:

– Это вы – трус.

Мы даже поссорились с ним на этой почве. Я понимаю, он подчинялся, он действительно не мог, наверное, не выполнить это указание, потому что и так были сложные отношения у Собчака с Ельциным.

Незадолго до этого был такой эпизод, который иллюстрирует специфику этих отношений. В городе продовольствия не хватало. Девяностые годы, пустые полки. Собчак жаловался:

– Звоню – не снимает трубку. Я ни до