Король пиратов. Удивительная история Генри Эвери и зарождение Золотого века пиратства - Шон Кингсли

помощь[529]. Эвери не питал интереса к разговорам. Но как он мог отказаться от благого дела, когда ему так повезло? До сих пор он проявлял осторожность, расставаясь с местными монетами и не забираясь в кошель с арабским серебром и испанскими песо, с которым всегда путешествовал. Если бы кто-нибудь поинтересовался его именем, то не обнаружил бы никакого Генри Эвери. Теперь его звали Уайлест, мистер Уайлест.

В погоне за легкой добычей многие местные жители были готовы на все. Корнуолл – это вотчина грабителей кораблей, потерпевших кораблекрушение, их репутация не уступала коллегам на Багамах, но действия бывали не столь эффективны из-за спешки. Когда неподалеку от Фалмута сел на мель голландский корабль, груженный бренди и шафраном, мародеры бросились к нему, забыв об осторожности: «Некоторые из этих грабителей напились бренди; обыскивая трюм со свечой, они подожгли бренди, в результате чего корабль и груз оказались уничтожены, а двое из этих мерзавцев погибли в пламени»[530].

Как бы ни нравился Фалмут королю пиратов, он приехал сюда не для развлечений. Часы тикали. Эвери обосновался в портовом городе по единственной причине: последние двенадцать лет этот порт служил домом для новой почтовой службы Англии. Именно отсюда корабли Allyance, Expedition и Prince уходили в португальский город Лиссабон[531]. Недавно почтовые корабли стали совершать рейсы в Вест-Индию и туда, где начались приключения Эвери, – в Гройн, или Ла-Корунью, на севере Испании[532]. Эвери ухмыльнулся, подумав об извилистом жизненном пути, который привел его в это время и в это место – тогда он помогал самым неожиданным политическим фигурам. В промежутке между прибытием и отправлением почты в Фалмуте назревали весьма странные события.

Генри Эвери был измотан. Последнее морское путешествие отняло у него много сил. Но нужно продолжать работу. Стерев чернила с пальцев, он снова обмакнул перо и подписал письмо: «Прошу сообщить о моей преданней-шей службе. Ваш покорный слуга Уайлест»[533]. Он поднес бумагу к глазам и быстро перечитал. Он отвечал на письмо, полученное им 10 декабря. Эвери объяснял, что вечером он встречается со знакомым. Вместе они «посоветуются, что следует предпринять». Он подтвердил, что работает в условиях строжайшей секретности и что «ничто не вызывает ни малейшего подозрения». Бывший пират пообещал, что его источник «может ожидать от меня известий по всем важным темам». Эвери поблагодарил адресата за оплату последнего счета и объяснил причину своих проблем. «После того как я сошел на берег, я еще не оправился, – признавался он. – Я еще измучен морем[534]. Настал тот этап жизни, когда приходилось не столько веселиться, сколько постоянно оглядываться.

Письмо было конкретным, неформальным, четким и в то же время непонятным. Если Эвери хотел, чтобы никто посторонний гарантированно не понял смысла текста, он заменял буквы цифрами. В кожаном футляре он хранил маленький документ – четыре страницы, испещренные цифрами, именами и названиями мест, которые требовалось кодировать. Доступ к этой шифровальной книге имели очень немногие люди. Без нее письма выглядели полной тарабарщиной. Эвери, например, замел следы, написав: «Я нисколько не обеспокоен, что резервуар 29 f B26 не входит в T9211597». Работа сделана. Код оказался настолько хорош, что его до сих пор не расшифровали[535]. В завершение Генри Эвери по памяти адресовал свое письмо «преподобному мистеру Джеймсу Ричардсону, библиотека на Ориндж-стрит, церковь Святого Мартина в полях, Лондон».

До появления Клода Гийо мистер Уайлест мог затаиться и расслабиться. Теперь им предстояло проломить несколько черепов. Внушать всем страх Божий – специализация Эвери.

По кажущемуся совпадению той же зимой в Корнуолле находился один старый друг Генри Эвери. Большую часть 1700 года Даниель Дефо провел под чужим именем. Человек, который любил поразглагольствовать и произвести впечатление, с лета 1699 года держал рот на замке. Пускай поддержка со стороны Томаса Нила и Далби Томаса уже еле теплилась, но специалист по пропаганде и знакомствам с сильными мира сего страстно желал обрести влияние. Дефо рискнул действовать в одиночку и попытаться достучаться до короля Вильгельма.

Он отнюдь не сидел сложа руки. Идеи буквально лились из-под его пера. В нужное время он явит свои мысли о лучшей Британии, всё как есть, без прикрас. Написанное в мае 1699 года едкое стихотворение «Славословие парламенту» продолжало яростную борьбу за большую армию для короля Вильгельма III. Дефо иронизировал:

Ради свободы нужно вскоре

Друзей всех расформировать,

И возвратить их вновь за море,

Кто некогда явился в горе

Отчизне нашей помогать[536],[537].

Вильгельм по заслугам оценил это усердие. Сорокалетнего Дефо взяли на королевскую службу, о чем полемист и торговец только и мечтал. Расслабиться было нельзя ни на минуту. Католическая угроза не ослабевала, и острые языки снова нападали на короля, высмеивая его самым ксенофобским и злобным образом. Не кто иной, как радикальный журналист Джон Татчин в 1700 году издевался в памфлете «Иностранцы»[538]:

Обычным путем он величья достиг своего:

Разврат, сутенерство, а то и похуже чего.

Рожден за границей, к тому же отменно безроден,

И все же, как Бентир[539], на подвиг могучий способен.

Он грабит казну, улучшая свое состоянье,

Удачу его ожидают евреи-дворяне.

Почетные он на себя ордена надевает

И титулы хартий старинных себе вырывает[540],[541].

Татчина арестовали за подстрекательство к мятежу, но выдвинуть обвинение не удалось[542], и он избежал наказания. Разъяренный Дефо возненавидел памфлет и принялся разбивать его аргументы. Забудьте о «Робинзоне Крузо». Литературным триумфом стала опубликованная в 1701 году сатирическая поэма «Чистокровный англичанин». При жизни автора вышло двадцать изданий этой злой сатиры. В предисловии Дефо писал:

Когда я увидел, что весь город полон пасквилей и поношений против голландцев, только потому, что они иностранцы, а дерзкие педанты и поэты, сочиняющие баллады, упрекают и оскорбляют короля за то, что он берет на службу иностранцев и сам является иностранцем, признаюсь, что это побудило меня напомнить нашему народу о его собственном происхождении, чтобы дать им увидеть, какая насмешка здесь таится; поскольку, хотя мы говорим об англичанах ab Origine[543], на деле все мы сами иностранцы[544].

Дефо остроумно напоминал лордам и леди города, что если заглянуть достаточно далеко в прошлое, то в жилах каждого британца обнаружится кровь чужаков: