Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

или «непрактичным», чтобы знать эти вещи, любить их и понимать, что они – наше общее наследие, которым мы все можем обладать и сделать частью себя. Во имя Бога, давайте научимся быть людьми, а не обезьянами.

Когда я говорю о красоте, я не имею в виду киношный крупный план, где Сьюзи и Джонни встречаются в конце и целуются, а все дамы, жующие жвачку, уходят домой, думая, что муж не такой хороший любовник, как Валентино. [Рудольф Валентино (1895–1926)] Это дешево и вульгарно. Я имею в виду все прекрасное, благородное и истинное. Оно не обязательно должно быть сладким, оно может быть горьким, оно не должно быть радостным, оно может быть грустным.

Когда приходит весна, я думаю о прохладном, узком заднем дворе в Северной Каролине с зеленой, влажной землей и цветущими вишневыми деревьями. Я думаю о маленьком худеньком мальчике на вершине одного из этих деревьев, с благоухающими цветами вокруг него, который смотрит на мир задних дворов и строит свои замки в Испании. Это красота, это романтика. Я думаю о старике [имеется в виду отец Тома, о болезни и смерти которого рассказывается в романе «О времени и о реке»], охваченном страшной болезнью, который думал, что боится умереть, но умер, как воин в эпической поэме. Это и есть красота. Я думаю о мальчике [имеется в виду брат Тома – Бен, чья смерть от пневмонии описана в романе «Взгляни на дом свой, Ангел»] двадцати шести лет, который вырывает свою жизнь и задыхается, пытаясь ее вернуть, я думаю об испуганном взгляде в его глазах и о том, как он хватает меня за руки и кричит «Зачем ты пришел домой?» Я думаю о лжи, которая дрожит у меня в горле. Я думаю о женщине, которая сидит с белым, словно высеченным из мрамора, лицом, и пальцы которой не могут разжать его руку. И восемнадцатилетний мальчик впервые видит и узнает, что умирает не просто сын, что хоронят часть матери – жизнь в смерти, что отнимают то, что она выхаживала и любила, то, что было в ее крови, в ее жизни. Это ужасно, но это прекрасно. Я думаю о преданности хрупкой женщины отцу, думаю о лугах с маргаритками по дороге на Крагги-Маунтин, о березовых лесах Нью-Гемпшира, о реке Миссисипи в Мемфисе – обо всем этом, в чем я принимал участие, и знаю, что нет ничего такого обыденного, такого скучного, что не было бы тронуто благородством и достоинством. Я намерен выплеснуть свою душу на бумагу и выразить все это. Вот что значит для меня моя жизнь. Я во власти этой вещи, и я сделаю ее или умру. Я никогда не забываю; я никогда не забывал. Я пытаюсь осознать всю свою жизнь с тех пор, как младенец в корзинке осознал теплый солнечный свет на крыльце и увидел, как его сестра поднимается по холму в школу для девочек (первое, что я помню). Постепенно из мира младенческой темноты все приобретает очертания, большие страшные лица становятся знакомыми, – я узнаю отца по щетинистым усам. Затем книги о животных и стихи «Матушки Гусыни», которые я заучиваю еще до того, как научился читать, и каждый вечер декламирую на радость восхищенным соседям, держа книгу вверх ногами. Я начинаю осознавать себя Санта-Клаусом и посылать каракули в дымоход. Затем Сент-Луис. [Из-за открытия Всемирной выставки в Сент-Луисе в 1904 году миссис Вулф забрала туда всех своих детей и открыла на пересечении улиц Фэрмаунт и Академия дом для постояльцев под названием «Каролина Хаус»] Лестница на станции железной дороги Цинциннати – по ней надо подняться, – Всемирная ярмарка, колесо обозрения, Гровер в гостинице «Инсайд», сады Делмара, где мне дали попробовать пиво, которое я выплюнул, поездка на экскурсионном автобусе по территории ярмарки с Эффи – дождь, дождь, дождь – водопады дождя – поездка по живописной железной дороге – испуг от темноты и отвратительных лиц – поедание персика на заднем дворе – я проглотил муху и заболел, а один из моих братьев смеялся надо мной. Два маленьких мальчика, которые катаются на трехколесных велосипедах вверх и вниз по улице – они одеты в белое и выглядят одинаково – их отец ранен или убит при аварии лифта (не так ли?) – я «совершаю хулиганство» сходив в туалет на узкой ступеньке у бокового двора, полицейский видит меня и доносит тебе – запах чая в Ост-Индском доме – я никогда этого не забуду – Гровер [Гровер, близнец Бена, заболел тифом и умер 16 ноября 1904 года, события этого лета описаны в книге «Взгляни на дом свой, Ангел» а смерть Гровера легла в основу рассказа «Потерянный мальчик», опубликованного в книге «Там, за холмами» в 1941 году], болезнь и смерть… В полночь меня будит Мейбл и говорит: «Гровер на холодной плите». Я не знаю, что такое «холодная плита», но мне любопытно посмотреть. Я не знаю, что такое смерть, но у меня смутное, испуганное ощущение, что случилось что-то ужасное… Потом она берет меня на руки и несет в холл… Разочарование в холодильной камере – это всего лишь стол, коричневая родинка на шее, поездка домой, посетители в гостиной с соболезнованиями… Нора Израэль [соседка и мать одного из друзей детства Тома] была там… Потом все становится довольно ясно, и я могу проследить все шаг за шагом.

Вот почему я думаю, что стану художником. То, что действительно имело значение, проникало в душу и оставляло свой след. Иногда это всего лишь слово, иногда необычная улыбка, иногда смерть, иногда запах одуванчиков весной, а иногда – любовь. У большинства людей ума не больше, чем у грубиянов: они живут изо дня в день. Я побываю везде и увижу все. Я встречу всех людей, которых смогу. Я буду обо всем, испытывать все эмоции, на которые способен, и писать, писать, писать.

Я не буду говорить, хороша или плоха моя пьеса. Некоторые люди в тихой аудитории «47-ой Студии» были шокированы, большинство – воодушевлены, и многие сказали, что это лучшая пьеса, написанная здесь. Хорошо это или плохо, победа или поражение.

[письмо обрывается на этом месте]

Джулии Элизабет Вулф

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

9 июня 1923 года

Дорогая мама:

Пишу тебе в спешке из Плезантвилля, штат Нью-Йорк, в 25 милях от Сити (Нью-Йорка). Я нахожусь здесь с Джорджем Уоллесом, аспирантом Гарварда, который привез меня сюда вчера из Бостона. В среду у меня был единственный экзамен, смертельно устав от него и спектакля,