Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

служит. Я знаю, что ты устала, и понимаю твое положение. Я не думаю, что мы когда-нибудь забудем то, что ты сделала [ее преданность отцу до самой его смерти] – я уверен, что не забуду, и если в этом есть хоть какое-то слабое утешение, возможно, когда-нибудь я напишу пьесу о своей семье [среди бумаг Вулфа есть фрагменты такой пьесы, в ней использованы некоторые материалы, которые в итоге появились в «Взгляни на дом свой, Ангел». В ней мы увидим, что не все мы герои и не все мы злодеи, но что все мы вполне человечные люди, у которых больше достоинств, чем недостатков, и которые способны (ты, в частности) на поступки, заставляющие сердце биться чуть быстрее.

Семья – странная и удивительная вещь, и человек никогда не видит в ней тайну и красоту, пока не побудет в ней. Когда человек присутствует в ней, большие ценности иногда заслоняются мелкими трениями повседневных событий. Например, я иногда задаюсь вопросом, смогут ли два таких разных человека, как мы с Фредом, жить вместе в полной гармонии? Щедрость Фреда и его многочисленные акты доброты по отношению к младшему брату часто вспоминаются с глубоким чувством, но если когда-нибудь мы прожили вместе хотя бы неделю без раздражений, я не могу этого припомнить. Я готов сделать для него все, что в моих силах; он готов сделать для меня то же самое и даже больше, но, по правде говоря, когда мы собираемся вместе, мы склонны раздражать друг друга. Раз или два – помоги нам Бог – мы были на грани ссоры. Это было бы катастрофой…

Мейбл: не думай, что я переоцениваю себя или имею ложное представление о своих способностях. У меня нет никаких иллюзий на этот счет, и ты можешь быть уверена, что если я когда-нибудь сделаю что-нибудь, достойное названия «Гений», я не буду слишком скромным, чтобы признать это. Два или три раза за мою короткую жизнь у меня были вспышки, которые заставляли меня на мгновение думать, что во мне есть искра – очень маленькая – Прометеевского огня, но в настоящее время ты можешь покрыть все это и даже больше, если скажешь: Я верю, что у меня есть талант. Единственная большая надежда, которая у меня сейчас есть, – это то, что профессор Бейкер уверен в моих способностях больше, чем я сам. Это предложение плохо сформулировано. Я имею в виду, что тот факт, что он верит в меня, дает мне надежду. Но если ты когда-нибудь думала, что я склонен к надутому самомнению, прошу тебя пересмотреть это мнение, потому что я знаю, что если бы ты могла быть со мной иногда в этом году, то по доброте душевной не преминула бы сказать мне, что я не так уж плох, как мне кажется.

[на этом письмо обрывается]

Казалось бы, невозможно правильно датировать следующее письмо или предположить, кому оно было адресовано. Однако разложившееся состояние бумаги, на которой оно написано, общий вычурный стиль и обращение «к каждому пьяному второкурснику, к каждому тощему продавцу огурцов» указывают на то, что оно было написано во время учебы Вулфа в Гарварде, вероятно, в 1923 году.

Незнакомой девушке

[Кембридж, Массачусетс?]

[1923?]

Моя дорогая:

Когда я впервые увидел тебя и услышал, как ты говоришь, я полюбил твой голос. Он был низким, хриплым и странно нежным. В нем были маленькие нотки и оттенки. В твоей осанке было что-то непоколебимое и прекрасное; я обратил внимание на твою грудь, когда ты шла, – она была упругой и выдавалась вперед.

Я услышал твою речь во второй раз и попросил другую девушку, Маргарет, позвать тебя для меня. Я подумал о Корделии, дочери короля Лира. Мне кажется, я всегда любил ее. Когда она умерла, старый безумный король [склонился] над ней и сказал: «Ее голос был всегда мягким и низким – превосходная вещь в женщине».

Это, моя дорогая, великая поэзия – простая, чувственная, страстная, пронзительная и прекрасная. И твой голос был таким же, подумал я. Вернее, так думала та причудливая лживая романтическая часть меня – та часть, которая всегда мне лжет. Другая – настоящая, жесткая, практичная часть – говорила: «Сигареты и выпивка».

Но, несмотря ни на что, я встретил тебя. Ты пришла ко мне в комнату и сказала: «Ну, где же спиртное? Ты первый южанин, которого я вижу» – и так далее. Я заболел от ужаса, страха и стыда. Я так часто слышал это раньше и почему-то чувствовал, что потерял тебя. Чтобы завершить это, тебе достаточно было сказать: «Моя компания в обмен на твою выпивку. Договорились?»

Это был удар, оскорбление моего интеллекта, но я не возражал. Я знал, что ты говорила это каждому пьяному второкурснику, каждому тощему продавцу огурцов, которого ты знала, – но я не возражал против классификации. Дело было в том, что я что-то потерял, и я не мог этого вернуть.

Так что я взял выпивку, а ты сидела на кровати со своей жесткой, мудрой, знающей манерой поведения, демонстрируя все позорные и унизительные символы, которыми этот грубый слепой мир пометил тебя – то, что глупые и порочные люди называют «житейской мудростью». Именно тогда я начал любить тебя, моя дорогая. Тебя это удивляет, не правда ли? У тебя прекрасные глаза, и они смотрели на меня время от времени – казалось, с испуганным вопросом. Мне казалось, что я вижу ребенка, которого мир поставил в тупик: вся обычная твердость, грубость и легкомыслие «землекопа» были защитной оболочкой.

А ты тем временем выполняла свою функцию «вечеринки жизни». С внезапным отвращением я подумал, сколько раз ты была этой «вечеринкой». Ты рассказывала свои грязные истории, я – свои. Только ты рассказывал свои красиво. И я не возражал. Я хотел поцеловать тебя. Это было действительно потрясающе. Мне никогда не нравились женщины с грязным ртом, даже если это была уличная проститутка, но в тебе я этого не замечал. Нечистоты капали из твоего рта, как мед.

Странно, но я не испытываю стыда, потому что, думаю, ты будешь нежной и грустной и не станешь хвастаться своим завоеванием. Я предлагаю себя на день, неделю или месяц. Я устану и забуду тебя; ты станешь еще одним прекрасным призраком – и я не попрошу у тебя даже фотографии, подвязки, платка, кусочка надушенного кружева на память. Я никогда не прошу.

Я буду целовать твои губы – твой прекрасный рот, твою прекрасную, испачканную красоту, запятнанную столькими грязными и пьяными