Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

иногда я удивляюсь, почему ты так этому меня и не научила. Думаю, если бы у меня были собственные деньги, которые я хотел бы вложить, я бы предпочел предоставить их тебе, а не заниматься ими самому. Я дважды начинал писать письмо, но так и не закончил. Моя пьеса пройдет здесь 15 мая, и я ужасно тороплюсь. Это самая амбициозная вещь – во всяком случае, по размеру, – которую «Мастерская» когда-либо пыталась ставить: в ней десять сцен, более тридцати человек и семь смен декораций.

Мама, помолись за меня. Профессор Бейкер приглашает Ричарда Херндона, нью-йоркского продюсера, чтобы тот посмотрел спектакль, когда он будет идти. Конечно, это означает не что иное, как то, что он достаточно заинтересован, чтобы приехать и посмотреть ее с целью постановки в Нью-Йорке.

Как я уже говорил, мистер Херндон – человек, который каждый год вручает приз за лучшую пьесу, написанную в «Мастерской». Приз небольшой, 500 долларов, но с ним связан контракт на нью-йоркскую постановку в течение шести месяцев.

Прошлогодняя пьеса-лауреат, комедия под названием «Ты и я», была поставлена в театре Белмонт шесть недель назад и стала хитом. На прошлой неделе Херндон сказал Бейкеру в Нью-Йорке, что пьеса должна идти до жаркой погоды, то есть до сентября или позже. Для автора Филипа Барри это означает более 30 недель, а его гонорар в настоящее время составляет около 700 долларов в неделю. Согласно контракту, права на экранизацию делятся поровну между продюсером и автором: в среднем они составляют около 15 000 долларов, так что молодой Барри – он на три или четыре года старше меня – может сколотить кругленькое состояние. Конечно, я собираюсь выставить на конкурс свою пьесу, над которой сейчас работаю. Бейкер видел первый акт второй пьесы и говорит, что в ней есть «эпический размах». Две пьесы – это максимум, что можно представить на конкурс. Я стараюсь не возлагать на них слишком больших надежд, но не могу отделаться от ощущения, что у меня более чем хорошие шансы.

Я не буду больше говорить о своей пьесе. Я только знаю, что это лучшее, что я когда-либо делал, и что я как художник [страница оборвана]. В этой стране никто не пишет пьес, которые я хочу написать! Я чувствую, как во мне поднимается поток, я не могу, при всем смирении, не чувствовать, что вещь обязательно придет, и придет стремительно, когда настанет время.

Я раб этой пьесы; мои мысли заняты ею днем и ночью. Я обнаружил, что стал подслушивающим, прислушиваюсь к каждому разговору, запоминаю каждое слово, которое слышу от людей, и то, как они его произносят. Я изучаю каждое движение, каждый жест, каждое выражение лица, пытаясь понять, что это значит с драматической точки зрения. Невозможно быть драматическим актером и джентльменом, я давно отказался от этого. Ну, джентльменов много, а драматургов очень мало.

Мама, во имя Господа, храни папины письма, которые он писал мне, всей своей жизнью. Собери их все вместе и следи за ними, как ястреб. Не знаю, зачем я их сохранил, но сейчас я благодарю свои судьбу за то, что сделал это. Таких людей, как папа, никогда не было. Я хочу сказать, что в целом он самый уникальный человек, которого я когда-либо знал. Я убежден, что сегодня в Америке нет никого, похожего на него. Когда я нахожусь на улицах этого города, среди толпы, я пытаюсь проникнуть во «внутренности» каждого, кого вижу, прислушиваюсь ко всему, что слышу, вникаю в их манеру говорить и смотреть, и, знаешь, удивительное дело, насколько похожи, [страница оборвана] обыденны и не [страница оборвана] большинство людей. Учитывая то, что я знаю о них сейчас, я убежден, что если бы я никогда не знал своего отца и если бы однажды на Вашингтон-Стрит в Бостоне я прошел мимо него, в то время как он, разговаривал с кем-то, жестикулируя своими большими руками, обличая демократическую партию, то и дело смачивая языком большой палец, – я бы сказал, если бы я увидел этого человека, полностью поглощенного своим разговором, не видя никого по обе стороны от него, я бы повернулся [страница оборвана] и попытался узнать [страница оборвана] о нем. Так что, ради [страница оборвана], сохрани эти письма и добавь к ним все свои собственные, которые у тебя есть. Отец направляется прямиком не в одну из моих пьес, а в целую серию [пьес]. Он драматизировал свои эмоции в большей степени, чем кто-либо, кого я когда-либо знал, – вспомни его выражение «милосердный Бог», его привычку разговаривать с самим собой с воображаемым слушателем. Храни эти письма. Они написаны в его точном разговорном тоне: мне не придется создавать язык в своем воображении – я верю, что смогу воссоздать персонаж, который своей реальностью будет поражать сердца людей.

Здесь я должен прерваться. Я только что оправился от сильной простуды – второй за эту проклятую, треклятую зиму. Март пришел, как лев; он уходит, как саблезубый тигр. День или два назад были побиты все прошлые и нынешние рекорды погоды на северо-востоке страны за этот сезон, когда температура опустилась до 2°. В Мэне было до -12° (-24° по Цельсию). Сегодня все еще холодно, но гораздо лучше, дует сильный ветер. Я уже почти не болею, если не считать небольшого кашля.

Здоровья, процветания и успеха всем, помогите мне в ваших мыслях.

Ничего не говори о новой пьесе: будет время поговорить, если что-то получится. До постановки осталось шесть недель; они будут самыми напряженными в моей жизни, и, возможно, этим летом я приеду [домой] ненадолго, но – приятный пожилой джентльмен с длинными бакенбардами – до сих пор был добр ко мне.

Еще раз любви и процветания всем вам.

Твой сын,

Том

Джулии Элизабет Вулф

[Кембридж, штат Массачусетс]

Троубридж, 21

31 марта 1923 года, 2 часа дня

P.S. Я занят пересмотром и сокращением моей первой пьесы: той, которая будет поставлена. У сценографов уже есть описания семи декораций. На этой неделе Бейкер объявляет конкурс декораций. Он начнет репетиции 22 апреля, и с тех пор – рабство, рабство, рабство!

Мейбл Вулф Уитон

[Кембридж, Массачусетс]

[апрель или май, 1923?]

Дорогая сестра Мейбл:

Я глубоко сожалею, что так долго не писал тебе, и особенно хочу поблагодарить тебя за прекрасный подарок на Рождество. Я знаю, что сейчас не самое подходящее время для благодарности, но лучше поздно, чем никогда, и я хочу, чтобы ты знала, что я ношу его каждый день и он отлично