Отцы. Письма на заметку - Шон Ашер

& Ко. Я давно уже считаю, что такой том стал бы тебе лучшим памятником. – Что же до нас, мы будем жить, каждый по-своему, – с чувством некой беззащитности в нашем преклонном возрасте, оставшись без защиты родительских объятий, но держась вместе силой этой общей священной памяти. Мы будем стоять друг за друга и за Элис[4], пытаться передать наш факел дальше, своим отпрыскам, как ты передал его нам, а когда придет и наш черед, я молюсь, чтобы мы – пусть не все, но хоть кто-то из нас, – достигли твоей зрелости. Что до меня, я знаю, сколько неприятностей успел причинить тебе своими причудами; и по мере того, как растут мои мальчики, я все больше понимаю, какие испытания ты преодолевал, наблюдая за развитием существа, непохожего на тебя, за которого ты несешь ответственность. Я говорю это лишь затем, чтобы показать, что моя симпатия к тебе, вероятно, будет лишь крепнуть, а не увядать, а вовсе не с целью выразить сожаление. – Что же касается той стороны, и мамы, и возможности нашей общей встречи, на этот счет я сказать ничего не могу. Более, чем когда-либо, я ощущаю в этот миг, что, если это правда, тогда все должно разрешиться и оправдаться. И на меня находит странное чувство, когда я говорю тебе слова прощания, словно бы жизнь – всего лишь день, несущий в себе, по сути, единственное послание. До чего же это похоже на простое пожелание доброй ночи. Доброй ночи, заветный мой старик! Если я больше тебя не увижу – Прощай! В добрый путь!

Твой

Уильям

06

Очевидно, она к нам надолго

Одним январским утром 1889 года создатель Шерлока Холмса, Артур Конан Дойл, стал отцом – жена родила ему дочку, Мэри Луизу, – и написал об этом своей матери. В 1892 году у Конан Дойла родится сын, Кингсли, и дважды отец решит оставить врачебную практику и сосредоточиться на писательской карьере. Его жена, Луиза («Бывайка»), умрет от туберкулеза в 1906 году, но Конан Дойл вскоре женится снова и породит еще троих детей. Все они, кроме Кингсли, который умрет в 1918 году от гриппа, унаследуют права на множество его литературных произведений. А его первенец, Мэри, умрет в одиночестве и бедности в 1976 году.

Артур Конан Дойл – своей матери

28 января 1889 г.

28 янв. 1889 г.

Саутси

Бывайка произвела сегодня в 6.15 утра на редкость изящную особь Бывайки малой, каковая в настоящий момент голосит что есть мочи в задней спальне. Должен сказать, меня удивляет поведение молодой особы, ведь оба ее родителя люди весьма сдержанные. Очевидно, она к нам надолго, однако же еще не извинилась за внезапное вторжение. Багажа при ней нет, как и вообще никакой собственности, не считая легкого кашля и голоса углекопа. С сожалением сообщаю, что и одежды у нее нет, так что мы, приличия ради, снабдили ее гардеробом. Нам не накладно оказать заботу визитерше, но, когда сия визитерша в ответ только и знает, что хныкать, это утомляет. Манеры у нее мягкие и приятные, только нет волос, из чего следует, что она какое-то время не сможет появляться в свете.

Прости, дорогая, что не говорил тебе. Я знал, как тревожно для тебя было бы ожидание, и подумал, что в целом будет лучше, чтобы ты узнала это, когда уже не сможешь изводить себя.

P. S. Скажи Лотти, что ее фланелевый отрез пришелся в самый раз для юной Императрицы – ее первая собственность.

07

Человеку дана высшая радость[5]

Невозможно представить себе русскую и мировую культуру без Льва Толстого, писателя и мыслителя. Граф по рождению, он смолоду познал все прелести жизни высшего света и, жестоко в них разочаровавшись, стал обличать его пороки в своем творчестве, сделавшись властителем дум нескольких поколений. И хотя все признавали литературный гений автора «Войны и мира», «Анны Карениной» и «Воскресения», в личном общении Толстой был далеко не самым приятным человеком. Неудивительно, что первыми принимали на себя удар толстовской правды его родные, которых он называл нахлебниками на шее у народа и лицемерами. Наиболее близкие отношения у Толстого, помимо жены Софьи, складывались с дочерями, Марией, Александрой и Татьяной, старавшимися жить по заветам отца. Здесь же мы публикуем фрагменты письма Толстого сыну Михаилу, написанного незадолго до его шестнадцатилетия, но так и не отправленного.

Лев Толстой – Михаилу Толстому

16–19 октября 1895 г.

Пишу тебе, Миша, а не на словах говорю то, что хочу передать тебе, п[отому] ч[то] между нами, мною и тобой, в нашем личном общении установилась как бы какая-то непроницаемая преграда – стена, через кот[орую] нам нет никакой возможности общения. И оттого, что эта стена существует, мы всё дальше и дальше расходимся между собой, так что мы стали так далеки, что нам уж трудно понимать друг друга. Вот, чтобы сломать эту стену и передать тебе то очень важное, что я имею передать тебе и без чего тебе будет становиться всё труднее и труднее жить, я и пишу тебе это письмо. Пожалуйста, внимательно прочти его и подумай об его содержании. Стоит того это сделать уж только п[отому], ч[то] я с трудом удерживаемыми слезами и умилением в сердце пишу его, стараясь высказать всё то, что я мучительно перечувствовал и передумал многими бессонными ночами это последнее время.

[…]

Все молодые люди твоего возраста, живущие в тех условиях, в к[оторых] ты живёшь, все находятся в очень опасном положении. Опасность эта состоит в том, что в том возрасте, когда складываются привычки, к[отор]ые останутся навсегда, как склад[ки] на бумаге, вы живёте без всякой, без всякой нравственной, религиозной узды… Такое положение вам кажется совершенно естественным и не может казаться иным, и вы никак не виноваты, что оно кажется вам таковым, потому что в нём выросли, и в таком положении находятся ваши товарищи, но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно. Ужасно опасно оно п[отому], ч[то] если поставить всю цель жизни, как она у вас, у молодых людей, когда похоти эти внове и особенно сильны, то непременно, по очень известному и несомненному закону, – выйдет то, что для того, чтобы получать то удовольствие, кот[орое] привык получать от удовлетворения похоти: сладкой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет всё