Отцы. Письма на заметку - Шон Ашер

теперь нет и никада наверна не будит И я хочу чтобы она помнила если она мне встретица с десятью тысячами солдат она встретит сваиво врага Я кадата [думал] что у меня к ним было уважение но теперь кончилась мое уважение и нет симпатии к Рабавладельцам. А что до ее кристианнства я палагаю у Диавола в аду Такое Вы ей скажите атминя что Она первая Христианка аткакой я кагдалиба слышал что человек может Украсть свае радное дитя асобино испод бремени страстей человечиских

Можете сказать ей что Она может держать вас скока сможет я никада не сабираюсь просить ее снова пазволить вам уйти самной патамушта знаю что диавол ее вавсю настрапалил против таво таво что правильна так что Дорогие дети мои я сабираюсь запечатывать письмо вам Передавайте мою любовь всем друзьям кто спросит скажите им всем что мы в порядке и очинь хатим их видеть а вас Корра и Мэри я хачу видить несравненна больше и не сирчайте на нас что мы ничиво вам не шлем я вам отец припас для вас слихвой как увижу вас Спотт да Ной шлют сваю любовь вам абеим О! Дорогие Мои дети как же я хочу вас видить

Спотсвуд Райс

* * *

[Госпиталь Бентон-барракс, Ст. – Луис, Мо.

3 сентября 1864 года]

Я палучил письмо от Каралины передавши мне что вы сказали что я пытался выкрасть пахитить мое дите от вас таквот я хочу чтобы вы понили что мэри мое Дите и она мне Богом данная паправу и вы можите диржать ие скока захатите но я хачу чтобы вы помнили вот что чем дольше вы атнимаите мое Дите уминя тем дольше вы будите гареть в аду и скарее там акажитесь патамушта нас сичас уже окало одной тысичи черных отрядав гатовых Вытти в пахот и хатим прайти черес Глазго и када придем пайдем к Копперхутским пафстанцам и Рабовладельчиским павстанцам патамушта мы не намерины аставлять их там гниздица у пратока но мы думаим всемерна что мы что наши Дети в руках у вас диавалов мы испытаим вашу доблисть в день када вайдем в Глазго я хочу чтобы вы панимали китти диггс что гдебы вы самной не встретились мы с вами враги я кактараз придлажил вам заплатить сорок доллеров за мое родное Дите но я типерь рад что вы не взяли Давайте теперь диржите скока сможите тем хуже будит вам вы никада в жизни до таво как я папал сюда не дали Детям ничиво ни крошки хотьбы что не даже на доллер не патратились а типерь вы гаварити мои дети ваша сопстинасть ну уж нет мои Дети тока мои и я намерин палучить их и када буду гатов притти за мэри у миня будит сила и власть увисти ие падальше и ваздать мщение тем кто ниволит мое Дите тагда вы узнаите как самной гаварить я пазабочус абэтам и узнаити как нада гаварить и я типерь хачу чтобы вы падиржали ие если хочица ессли ваша совисть гаварит эта верная дарога иди паней и куда она вас приведет китти бриггс У меня нет страха вызвалить мэри из ваших рук все это Правительства адобрит миня а вы никуда не денитесь

Спотсвуд Райс

05

Доброй ночи, заветный мой старик

В декабре 1882 года, находясь в Париже, Уильям Джеймс, «отец американской психологии» и передовой философ, узнал, что и без того слабое здоровье его отца, жившего в семейном доме в Америке, ухудшилось, но он желает, чтобы Уильям пока оставался в Европе, в ожидании дальнейших указаний. Уильям немедля вернулся в Англию и обнаружил, что его брат, романист Генри Джеймс, уже отплыл из Лондона в Нью-Йорк, где об отце заботилась их сестра. Остро сознавая, что он может не застать отца живым, Уильям написал ему следующее письмо – прекрасное прощание, опоздавшее, к сожалению, на день. Генри зачитал его вслух на могиле отца, которого Уильям больше так и не увидел.

Уильям Джеймс – Генри Джеймсу-старшему

14 декабря 1882 г.

Ст. – Болтон

Лондон

14 дек. 1882 г.

МИЛЫЙ МОЙ СТАРИК, – Два письма, одно от моей Элис[1] прошлым вечером, и одно от тети Кейт к Гарри, только что, несколько развеяли тайну о твоем состоянии, порожденную телеграммами; и, хотя их сведения на несколько дней предшествуют телеграммам, я могу предположить, что позднейший отчет указывает лишь на обострение симптомов, описанных в письмах. Гораздо разумнее думать так, нежели подозревать какой-то ужасный неведомый и внезапный недуг.

Мы так давно свыклись с вероятностью лишиться тебя, особенно за последние десять месяцев, что мысль о том, что эта твоя болезнь может оказаться последней, не вызывает такого уж шока. Ты достаточно стар, ты сказал миру все, что должно, и не будешь забыт; здесь ты остался один, а на той стороне, будем надеяться и молиться, тебя ожидает дорогая наша старая матушка. Если ты от нас уйдешь, в этом не будет никакой дисгармонии. Я бы хотел еще раз увидеть тебя напоследок, если только ты еще сохранил ясность сознания. Я остался здесь, только подчиняясь последней телеграмме, и теперь жду, чтобы Гарри – он знает в точности мое умонастроение и будет знать твое – снова телеграфировал мне, что делать. А пока, блаженный мой старик, я царапаю эту строчку (которая может достичь тебя, если я не успею), просто чтобы сказать, как полнится мое сердце все последние дни нежнейшими воспоминаниями и чувствами о тебе. В том таинственном заливе прошлого, в который скоро перейдет настоящее, все удаляясь, ты остаешься для меня центральной фигурой. Вся моя интеллектуальная жизнь восходит к тебе; и, хотя мы, казалось бы, нечасто находили общий язык, я уверен, что где-то есть место гармонии, где наши противоречия разрешатся. Я обязан тебе столь многим, что не в силах этого постичь, – таким ранним, таким всепроникающим и постоянным было твое влияние. Можешь не переживать о своем литературном наследии. Я прослежу, чтобы оно получило должное отношение и чтобы слова твои не пали жертвой забвения. В Париже я слышал, что Мильсан, чье имя ты можешь помнить по «Revue des Deux Mondes»[2] и другим изданиям, восхищался «Тайной Сведенборга»[3], и Ходжсон говорил мне, что твоя последняя книга глубоко впечатлила его. Что ж, быть по сему; особенно, мне думается, если будет издан сборник выдержек из твоих различных сочинений, в манере выдержек из Карлейля, Рёскина