Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

нужно помочь управлять собственным благосостоянием. Я размышляла и о том, что способна это сделать. Есть то, что требовало воплощения, и я хотела это воплотить[126].

Когда она рассказывает свою историю препятствий, унизительных отказов, неустанной тяжелой работы и успеха в финале, мифотворчество проявляется с драматизмом и энергией. История Мартино о том, как «день за днем» она бродила по «многу миль через грязь улиц и туман самого мрачного декабря, который я когда-либо видела», и, возвращаясь домой, «усталая от разочарования… но готовая работать… в случае, если издатель появится», удивительно похожа на рассказ Карлайла о герое-Джонсоне с его «промоченными ногами, грязью, морозом, голодом – всем, что вам угодно». Когда издатель Мартино Чарльз Фокс настаивает на том, что ее «работа должна быть опубликована по подписке»[127] – устаревшая практика, ассоциировавшаяся с авторами-любителями и непригодная для контракта профессионального писателя, – она претерпевает более сокрушительный удар, чем что-либо из того, что Карлайл раскрывает об отношениях Джонсона с книготорговцами.

Тем не менее видение Мартино «первенствующего значения писателей в современном обществе» остается карлайловским, и, по их общему мнению, пресса постепенно вытесняет «всякого рода кафедры, академии и многое другое»[128] в деле просвещения[129]. Однако, рисуя портрет современной ей женщины в литературе, Мартино более оптимистична, чем Карлайл, описывающий Джонсона (или Руссо, или Бернса – других его героев-писателей). В «Автобиографии» Мартино завершает рассказ о своей первой победе на литературном рынке поразительным успехом открывающей серию брошюры «Жизнь в дебрях», которая разошлась тиражом более пяти тысяч экземпляров за первую неделю публикации и позволила Мартино закрепиться в Лондоне в качестве состоявшейся писательницы. Прокладывая собственный путь через дебри литературного рынка, Мартино являла публике свою версию мифа Карлайла – «Герой как писательница». Де-факто Мартино ее создавала.

Глава 3

Совместная работа

Мэри Хоувитт и Анна Мэри Хоувитт в роли писательниц

Мэри Хоувитт (1799–1888) вышла на литературный рынок в то же десятилетие, что и Гарриет Мартино: в 1820‑е годы. Как и Мартино, она писала во многих жанрах, ассоциированных с женщинами: поэзия, нравоучительная литература, очерки сельской жизни и быта, детские сказки. Хоувитт поддерживала (в том числе в публикациях) многие из радикальных идей, которые вдохновляли Мартино: образование для женщин и рабочих, отмена рабства, распространение права голоса на средний класс и ремесленников в 1830‑е, законопроект о собственности замужних женщин в 1850‑е и право голоса для женщин в 1860‑е годы. В своей литературной карьере обе женщины писали для крупных литературных журналов, включая Athenaeum, Chamber’s Edinburgh Journal и Dickens’s Household Words, а в 1840‑х годах Мартино даже вела регулярную колонку «С гор» и написала серию эссе в рубрику «Домашнее образование» для People’s and Howitt’s Journal (недолго прожившего радикального периодического издания, который редактировал муж Мэри Хоувитт Уильям). И Мартино и Хоувитт были признанными писательницами своего времени.

Правда, Хоувитт так и не добилась столь мгновенной или продолжительной славы, как Мартино. Когда Мартино со своими «Иллюстрациями политической экономии» (1832–1834) была восходящей звездой, Хоувитт писала для литературных ежегодников, сочиняла детские сказки и надеялась преуспеть со сборником поэзии. В переписке со своей сестрой Анной Харрисон в феврале 1833 года Хоувитт осторожно выразила свои литературные амбиции:

Когда моя книга будет опубликована, я не знаю, потому что времена, к сожалению, не благоприятствуют поэзии. Часть сборника теперь находится в Лондоне, и его отметили некоторые из наших друзей-литераторов, которые так хвалят его, что это почти пугает меня. Мне кажется, что это лучшее, что я когда-либо создавала[1].

Частные похвалы ее «Семи искушений» (1834) – книги, которую она так ценила, – так и не воплотились в общественном признании или финансовом успехе, как более поздние и удачные «Гимны и стихи у камина» (1839), обеспечившие Хоувитт репутацию талантливой поэтессы (стоит отметить, что творческим даром Хоувитт восхищалась Элизабет Барретт, а ее баллады, собранные только в 1840‑х, высоко оценивали такие профессиональные читатели, как Томас Кэмпбелл, Аллан Каннингем и Дэвид Мойр)[a]. В 1830‑х, когда Мартино вслед за успешными «Иллюстрациями» выступила с выдающимися книгами об американском обществе, за которые разразилась нешуточная битва между издательствами (Society in America, Retrospect of Western Travel и How to Observe Manners and Morals), Хоувитт обратилась (или вынуждена была обратиться) к литературным ежегодникам, детской литературе и стихам для периодических изданий. После смерти Мэри Хоувитт в 1888 году ее коллега-писательница Маргарет Олифант ностальгически вспоминала «мягкую индивидуальность» и «нежное вдохновение», присущие ранней поэзии Хоувитт, но с грустью заметила: «Но для [ее] „Автобиографии“ мы должны были бы сказать, что они [Мэри и ее муж Уильям] давно исчезли из поля зрения смертных. Мы боимся, что они остались лишь именами»[2]. Сегодня Хоувитт известна, если ее вообще помнят, только как английская поэтесса, «уступавшая в 1835–1840‑х по популярности лишь миссис Хеманс»[3], или как автор детского стиха «Паук и муха».

К чему же тогда посвящать главу викторианской писательнице Мэри Хоувитт? Было бы проще списать ее со счетов как автора, который сделал неудачный профессиональный выбор в 1830‑х, когда рынок поэзии был в упадке, и не сумел перейти к более популярным жанрам или, как Мартино, заново изобрести старый жанр, актуализовав его для современности. Но случай Мэри Хоувитт сложнее, чем история поэтессы в эпоху прозы. Ее обширные труды, насчитывающие более ста томов романов, сказок, книг о путешествиях и природе, биографий и переводов, а также стихов и статей, делают ее выдающейся фигурой литературы раннего викторианского периода. Я считаю и собираюсь показать, что она воплотила доминирующую в начале и середине викторианской эпохи модель профессиональной писательницы и вместе со своей дочерью Анной Мэри Хоувитт-Уоттс (1822–1884) сформулировала концепцию совместной работы, позволившую это сделать. Как предположил Брайан Мейдмент, Мэри и ее муж Уильям являют собой важный пример авторов, посвятивших себя прогрессивным социальным и политическим реформам[4], – эта приверженность выразилась в типах периодических и книжных изданий, которые они выбирали, и, добавлю от себя, в модели совместной литературной работы, которую они продвигали. Именно литературная практика и идеология творчества Хоувитт заслуживают пристального внимания как с точки зрения возможностей, которые они открывали для женского авторства, так и с точки зрения ограничений, которые они накладывали.

Мэри Хоувитт рассматривала писательство как семейный бизнес, как профессиональную деятельность отца, матери и детей, одаренных литературными способностями. Такая модель авторства возникла в начале века среди «профессиональных художественных классов» (как назвала их Олифант) и приобрела известность в середине века, когда писатели стали