Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

После беседы с Вассой Григорьевной он заторопился на прогулку и сказал громко для Акбара: «Сейчас мы поедем в лес за грибами». Акбар, лежавший все это время у ног хозяина, вскочил и громко залаял. Затем он выскочил во двор и стал таскать из сарая корзинки. Притащил штук 5 разных размеров.

Федор Григорьевич сказал, ласково поглаживая собаку: «Акбарушка, нужно еще поводок!» Акбар тут же помчался и вытащил поводок из-под лестницы прихожей, где он обычно спал. Затем, пока мы переодевались и собирались, Акбар много раз прибегал к нам и торопил нас, лаял, досадовал, что мы не можем так быстро собраться, как он.

Наконец мы собрались, уселись в машину, а Акбар вскочил и разлегся на заднем сиденье, покрытом специально для него брезентом.

По дороге Акбар все время тянулся к своему любимому хозяину и мусолил его спину. Мы ехали по приморскому шоссе к тому месту, где Федор Григорьевич всегда собирал грибы. Там было много красных грибов – подосиновиков. Федор Григорьевич хорошо знал грибы и объяснял мне, какие грибы хорошие, а какие поганки. Сам он грибы не ел из-за больного блокадного желудка, а любил собирать.

У нас на Донбассе грибы не растут, там нет лесов, и я плохо разбиралась в грибах. Федор Григорьевич всегда объяснял: «Если ты не уверена, что гриб хороший, то лучше сразу выбрасывай, не рискуй». Он был сибиряк, и в грибах разбирался отлично, радовался, когда попадался ему белый или красный, не срезал его сразу, а звал меня, чтобы вначале полюбоваться, как он растет. Мне понравился лес, сбор грибов, и я до сих пор испытываю желание ездить в лес по грибы. У нас были определенные грибные места, но далеко Федор Григорьевич не любил ездить: «Не оправданно, – говорил, – больше сжигаешь бензина».

Акбар постоянно шел между нами, и, когда мы целовались, гневно лаял. Видимо, ревновал…

* * *

Васса Григорьевна была единственная из сестер, которая приняла меня безоговорочно. Она всегда рада была меня видеть, когда мы приезжали с Федором Григорьевичем на дачу, беседовала со мной, ни о чем не расспрашивала, но много рассказывала о себе. Она рассказала мне о своей жизни в Сибири, как после окончания педагогического института она, молоденькая девушка, добровольно уехала в дальнее село работать учительницей в школе, недавно выстроенной, новой, но пустовавшей, так как из-за отсутствия учителя дети не учились.

Жила она при школе, которая только наполовину отапливалась, а вторая половина была холодной. Однажды, после окончания уроков, когда ушли все ученики, Васса Григорьевна открыла ключом дверь в неотапливаемую половину, ей послышались какие-то шаги. И вдруг увидела бородатого мужчину, который бросился к ней со словами: «А я тебя пымаю!» Взгляд у мужика был озверевший. Испугавшись, Васса Григорьевна захлопнула дверь и закрыла на ключ. Стояла зима под минус 40. Утром мужчину нашли мертвым. Это был беглый каторжник. Васса Григорьевна очень потом переживала, что явилась причиной его смерти. Но, если бы она не замкнула дверь, погибла бы сама, так как в школе никого не было до утра. Она и так всю ночь не спала, дрожала от страха.

Вассе Григорьевне было 70 лет, когда я ее впервые увидела. Всегда подтянутая, с короткой стрижкой волос серебристо-белого цвета, приветливая, улыбающаяся. А когда она читала стихи, то с таким выражением, с такой восторженностью, будто артистка выступает. Помню, она читала небольшую поэму в стихах о разводе мужа с женой и разделе их имущества.

Она и пела хорошо. Вместе с ней пели в два голоса ее младшие сестры: Людмила Григорьевна и Татьяна Григорьевна. Их природные голоса в народных песнях не уступали народным артистам, выступавшим по радио.

Васса Григорьевна преподавала русский язык и литературу, а затем много лет работала директором в одной из иркутских школ. Рассказывала она часто о том, как ей удалось сплотить и сдружить коллектив учителей школы. Вначале, когда она только что пришла в школу работать, к ней стали приходить учителя и жаловаться друг на друга.

У Вассы Григорьевны была такая методика: подойдет Мария Ивановна и говорит, что, мол, с Галиной Петровной невозможно работать, она скандалит, сплетничает и т. д. Васса Григорьевна выслушает ее и отвечает: «А вот Галина Петровна только что была у меня, и с таким уважением говорила о вас, хвалила как эрудированного педагога». Удивленная Мария Ивановна затихала, задумывалась. Когда же, в свою очередь, к ней приходила Галина Петровна, Васса Григорьевна то же самое говорила ей о Марии Ивановне. И так работала с каждым педагогом, примиряла несговорчивых, ко всем находила добрые, ласковые слова, учила быть терпеливее и добрее.

* * *

Помню свое первое посещение Кировского театра. Давали оперу «Демон» на музыку А. Г. Рубинштейна к 150-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова. Опера мне была известна, я слушала ее в грамзаписи с выдающимися певцами Г. Отсом и С. Я. Лемешевым, но здесь все было вживую, в прекрасном знаменитом театре. Знакомый настрой оркестра мне всегда так нравился, и я вспомнила, как настраивали скрипки, когда я посещала симфонические концерты в Кишиневе и в Донецке. Мы были втроем: Федор Григорьевич, Васса Григорьевна и я. Мы с Вассой Григорьевной сидели в ложе бельэтажа, справа, а Федор Григорьевич сидел в партере один, чтобы не привлекать внимание.

Васса Григорьевна рассказывала мне о своем любимом брате, о том, что он самый талантливый из всех в семье и непревзойденный хирург. Рассказывала, как он прооперировал их маму, когда ей диагностировали опухоль желудка, и эта операция продлила ей жизнь на 10 лет. Васса Григорьевна говорила восторженно, улыбаясь, светилась изнутри. Я смотрела на нее, не отрываясь, она притягивала к себе.

Началась опера. Зазвучала музыка пролога, открылся занавес. На одной из скал в плывущих облаках вырисовывается фигура Демона, изгнанника рая, проклятого Богом и людьми, нигде не находящего себе покоя.

Проклятый мир! Презренный мир!

Несчастный, ненавистный мне мир!

Передо мной веков бесплодных ряд унылый проходит.

Властвовать землей наскучило.

Без наслажденья я сею зло: нигде ему не нахожу сопротивленья, и все покорно моему желанью иль повеленью.

Проклятый мир! Презренный мир!

Несчастный, ненавистный мне мир!

Чем он хорош? Как люди, так же он ничтожен, повсюду все одно и то же, он всюду слаб и ненадежен.

Я захочу – и разнесу леса и рощи ураганом, водой равнины наводню и небо затяну туманом, огнем подземным растоплю я горы, скалы – и долины бесхладной лавой затоплю!