Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

моему сердцу, как и наши собственные. Печальные времена соперничества между нашими державами и несхожесть наших политических интересов остались в прошлом, но наша святая религия и государственное благо требуют, чтобы мы сохраняли между собой тесную связь как в сердцах своих, так и в политических расчетах, и чтобы весь мир верил в прочность этой связи. Со своей стороны я сделаю все, что смогу, и моя старость станет проходить спокойно лишь тогда, когда я увижу вас обоих, любезные мои дети, счастливыми. Я молюсь об этом сама и велю служить за вас усердные молебны. Благословляю вас и навеки остаюсь и проч.

P. S. Надеюсь, что с этой презренной Дюбарри теперь покончено, – я никогда не была расположена к ней более, чем того требовало уважение к вашему отцу и ее государю. Я также надеюсь, что коль скоро мне доведется вновь услышать ее имя, то лишь затем, чтобы узнать о великодушии, которое проявил к ней король, приказав ей с мужем удалиться от двора и облегчив ее жребий, насколько то согласуется с приличиями и соображениями человеколюбия.

В нижеследующем письме к бесконечным материнским упрекам добавляется благодарность за подарки, отправленные молодой королевой в Вену. Портреты, медальоны и пряди волос – это не просто дипломатические дары, которыми обмениваются два европейских двора. Они скрашивают тягостную разлуку матери и дочери и в какой-то мере стирают разделяющее их расстояние.

Вена, 5 марта 1775 года

Государыня, любезная дочь моя,

ваше письмо от 18-го числа, составленное вами в разгар неутихающего карнавального веселья и радости, которую вызвал у вас приезд вашего брата [эрцгерцога Максимилиана], очень меня утешило. Все трогательные вещи, которые вы написали о семье вашей и обо мне, пробудили во мне такую же нежную любовь, как и та, что вы почувствовали при встрече с братом. […]

Слава богу, этот нескончаемый карнавал закончился! Из-за этого замечания вы сочтете меня очень старой, но должна сказать, что подобные бдения отнимают слишком много сил. Я трепетала за ваше здоровье и соблюдение заведенного порядка придворной жизни, ведь это самое важное, что нужно сохранить. Вы, вероятно, уже два месяца как забросили всякое чтение, да и любое другое занятие. Время драгоценно, а это единственная настоящая и невосполнимая потеря. В молодости мы об этом не думаем; становясь старше, мы поневоле соглашаемся с этим, но тогда уже иные слабости заставляют нас совершать ошибки. Точно так же я не могу не затронуть вопрос, о котором слишком часто твердят в газетах, – то, как вы убираете волосы. Говорят, что они поднимаются на 36 дюймов[53] в высоту и даже более за счет множества перьев и лент! Вы знаете, я всегда придерживалась мнения, что моде нужно следовать, но умеренно, никогда не вдаваться в крайности. Молодой хорошенькой королеве, исполненной очарования, ни к чему все эти сумасбродства. Напротив, простота в костюме производит лучшее впечатление и больше приличествует вашему положению. Вы задаете тон, и все поспешно повторяют за вами любые дурачества. Но я, которая так любит свою малютку – королеву и следит за каждым ее шагом, я не могу не предостеречь вас от этих проявлений легкомыслия, притом что во всем остальном вы даете мне столько поводов быть довольной вашим поведением и даже гордиться им.

Вы получите письмо от императора [брата Марии-Антуанетты Иосифа II], которое доставило мне большое удовольствие. Я вижу, он серьезно раздумывает о том, чтобы нанести вам визит, и сообщает вам свои условия. Что касается Бретёйля [французского посла в Вене], я нахожу, что тот очень постарел, но он ответит мне тем же. Он передал мне вещь самую прекрасную и самую милую для моего сердца – ваш бюст прекрасной работы и две очаровательные рамы к нему. Но с чем я никогда не расстаюсь, так это с кольцами, особенно с тем, которое сплетено из ваших волос, – их я предпочитаю всему остальному. Я благодарю вас за все эти дорогие и прелестные подарки и прошу вас всегда считать меня своей преданной матерью и другом.

Тот (всем очевидный) факт, что брак Марии-Антуанетты и Луи-Огюста пока нельзя назвать полноценным, становится настоящим наваждением для Марии-Терезии. В который раз императрица сурово судит свою дочь, обвиняя ее в том, что она одна несет полную ответственность за эту семейную катастрофу, которая чрезвычайно удручает и саму французскую королеву. Вот что она пишет матери в короткой записке, датированной 12 августа 1775 года, после родов графини д’Артуа, жены младшего брата короля: «[…] Нет нужды говорить вам, любезная матушка, как больно мне было видеть наследника, которого родила не я».

Шёнбрунн, 2 июня 1775 года

Все, что вы мне рассказали о поведении короля и о его приказах Парламенту во время этого злосчастного бунта [ «Мучной войны»], привело меня в восторг. Я, как и вы, уверена, что за этими событиями кроется что-то еще. Те же речи, о которых вы упоминаете, затуманили разум и нашим подданным в Богемии, только у вас они велись о цене на хлеб, а у нас – о барщине. Бунтовщики здесь точно так же утверждали, что существует ордонанс, который отменяет эту повинность. В общем, дух мятежа повсюду становится привычным явлением, из чего следует, что он есть порождение нашего просвещенного века. Я часто сокрушаюсь об этом, но именно в порочности нравов, равнодушии ко всему, что относится к нашей святой религии, и постоянном рассеянии кроются причины всех этих зол.

Не утаю от вас, как огорчительно мне было узнать из печатных листков, что вы более чем когда-либо предаетесь всевозможным конным прогулкам с графом д’Артуа в Булонском лесу у въезда в Париж, при том в отсутствие короля. Вы должны знать лучше меня, как мало уважают этого принца, и на вас, таким образом, начинают смотреть, как на него. Он так молод, так легкомыслен – эти недостатки еще простительны принцу, но не королеве, которая не только старше по своим летам, но и пользуется совершенно иной репутацией. Бойтесь утратить это бесценное благо, которым вы так надежно владели. Королева должна быть абсолютно безупречна в своем поведении, а не держать себя, словно какая-то фавориточка, когда дело доходит до украшений или развлечений. За людьми нашего ранга так пристально наблюдают, что мы должны всегда оставаться настороже.

Но кое-что печалит меня еще более: во всех письмах из Парижа мне сообщают, что вы с королем спите порознь и что он имеет к вам