Я не вру, мама… - Тимур Нигматуллин

аккуратно стряхивала грязь носовым платком. Следующий автобус так резко затормозил, что люди в нем стали падать, как домино, сбивая друг друга, и в итоге навалились на самого водителя. Тот нервно отталкивал от себя грохнувшегося мужчину и все никак не мог тронуться.

На остановке, пропустив два автобуса, стояли парень с девушкой. Стояли и держали друг друга за руки, словно их сковали одной цепью и они решали, на каком автобусе ехать, когда у каждого свой путь. Октябрьский ветер нервно гонял по улице огромные тополиные листья, разбивая их в жёлтую труху. Наконец, девушка отцепила свою руку и, заскочив в автобус, робко помахала парню. Тот махнул в ответ, и двери автобуса, захлопнувшись, скрыли ее из виду. Парень долго стоял, разглядывая, как листья забиваются под железные обручи остановки, и пытался плотнее запахнуть свою короткую джинсовку.

–…Я ей и говорю: «Довели страну до ручки. Сегодня соленые арбузы, завтра дыни, потом тыквы начнут совать. Дальше что?»

– Да, – соглашается Абика.

– А она говорит: «Не знаю»… – Салман Ахметович развел руками. – Вот и я не знаю, что дальше начнут.

– Кабак, – подсказал я.

– Какой кабак? – не понял Салман Ахметович. – Кафе?

– По-татарски тыква, – сказала Абика.

– Это хорошо, – Салман Ахметович пожал мне руку, – язык свой надо знать. Кабак, значит.

Абика поставила на стол кастрюлю с сорпой. Я достал кисюшки и сел возле Бабая. Салман Ахметович сел напротив нас и разлил сорпу по тарелкам. Бабай не шевельнулся, продолжая смотреть в окно.

– Такой человек был! – сказал Салман Ахметович. – На станции, когда познакомились в пятьдесят первом… – Он поднял свою огромную волосатую руку и сжал кулак. – Камень! Что он, интересно, там видит?

– Целый день, – горестно произнесла Абика. – Сама не знаю.

Я посмотрел в окно. Парня на остановке уже не было. Лишь лист тополя мотыляло вдоль бордюра по осенней грязи. Ветер рванул со всей силы, и лист, взлетев, врезался в железную стойку остановки, словно ставя точку на сегодняшнем дне.

Глава 4

Дядя Наум

Из школы дядю Наума уволила комиссия гороно. Ни тетя Хеба, ни мама Давы, ни старушка-активистка Марья Ивановна в этом не были виноваты, даже более того, тетя Хеба, столько раз грозившая накатать на дядю Наума жалобу, сказала:

– Этот хоть и алкаш, но зато педагогика налицо. У Коли только по физкультуре были приличные оценки.

Все родительское собрание разом повернулось к тете Хебе. Та невозмутимо добавила:

– Невооруженным взглядом видно, что человек пострадал за любимое дело.

Любимым делом дяди Наума было приводить в тренерскую женщин. Женщины все как одна были в футболках, трико и кедах. Правда, на спортсменок они походили мало, смахивали больше на дачниц, которые, забыв переодеться, оказались в городе. Впрочем, классы это мало волновало. Дядя Наум выпинывал мяч из тренерской, и мы играли в футбол.

Комиссия приехала неожиданно. Без звонка! Так же неожиданно в ней находился и папа Алисы, Анатолий Иванович. Он, улыбаясь, разговаривал со всеми преподавателями в школе. Карамысова разводила руками, Сталкер пожимала плечами, и, когда дело дошло до дяди Наума, уже сам Анатолий Иванович стал разводить руками и пожимать плечами. Вердикт психологической комиссии гороно был однозначен: «Уволить».

– И это в разгар сухого закона, – мрачно сказал заведующий гороно Борискин, – да и где? В школе!

Мимо него пробежали две дачницы в кедах.

– Тоже?

– Что тоже? – мгновенно оказалась возле Борискина Сталкер и, проследив его взгляд, сказала: – Нет. Это наши уборщицы.

Борискин провел рукой по волосам и так же мрачно заметил:

– Ну, тут я понимаю, что уволим этих – придут другие.

Все учителя закивали в знак согласия, и Анатолий Иванович подвел итог:

– Его бы лечить…

Дядя Наум в больницу не лег. Собрал рюкзак, помахал нам, как Гагарин перед взлетом, и сказал:

– Уезжаю!

– Куда? – спросила тетя Хеба.

– Зачем? – поинтересовалась тетя Таня Пиркина.

– Проспись сначала, – посоветовала моя мама.

– В Витебск. Домой. Моя целина закончилась, – резюмировал дядя Наум и шагнул за дверь.

Мы молча провожали его взглядом, и только тетя Таня Пиркина, вытирая слезу, сказала:

– Вот всем бы так было легко…

Первое письмо от дяди Наума пришло из Ташкента. В письмо была вложена фотография мужика в халате и тюбетейке, продающего арбузы, – это был дядя Наум! На обороте фотографии он написал: «Ташкент – город хлебный. Арбузы выслать не могу – испортятся!»

– Сам главное чтоб не испортился, – сказала тетя Хеба.

– А как же Витебск? – разглядывая фото, непонимающе проговорила тетя Таня Пиркина.

– Видать, тоже не так и легко, – вздохнула мама.

Далее письма с фотографиями стали приходить из всех уголков нашей Родины. Я повесил в подъезде карту Советского Союза и флажками отмечал путь домой дяди Наума.

– Вам письмо! – говорит почтальон, и вся наша дружная соседская семья выбегает во двор. – На этот раз… Хебе Иваниди.

Тетя Хеба вскрывает письмо и достает фотографию.

– С приветом из города-героя Керчи, – читает она и плачет.

– Чего ты плачешь? – спрашивает почтальон. – Что случилось?

– Вот, – передает она нам фотографию. – Он там рыбу ловит.

Мы разглядываем фото. Дядя Наум стоит в лодке с высоко поднятой над головой рыбой. Из одежды на нем только трусы и шляпа.

– А плачешь-то чего? – не успокаивается почтальон.

– Так я родом оттуда, – говорит тетя Хеба и устремляет взгляд на Ишим.

Когда пришло письмо из Набережных Челнов, папа не плакал. Зато сказал, что скоро заплачет «КамАЗ».

Письма приходили из Краснодара, Ленинграда, Владивостока, Читы и Днепропетровска. Наконец, пришло письмо из Магадана. Дядя Ставрос закурил сигарету и произнес:

– Доигрался.

Я отмечал на карте все передвижения нашего соседа, словно это и не дядя Наум, а какой-то полярный исследователь, заблудившийся среди айсбергов, или герой-разведчик, продвигающийся в тыл врага окружными путями.

– Трудная дорога домой, – важно произнес Коля Иваниди, – целое испытание.

– Это да, – отмечая на карте город-герой Смоленск, сказал я. – Но, наверное, уже завтра будет дома. Смотри, Витебск через мизинец. – Я приложил палец к карте и проложил путь от Смоленска до Витебска. – И дома!

– Скорее бы, – вздохнул Дава, – и оттуда отпгавит нам письмо с зубгом.

Но следующее письмо было не с хозяином Беловежской пущи, а со штемпелем Целинного ЛОВД нашего города с просьбой дать соседские характеристики для гражданина Миника Н. В.

«Всем двором, а именно: Пиркины, Муратовы, Иваниди – подтверждаем, что гражданин Миник Н. В. является нашим соседом и что в течение более полугода он отсутствовал в проживаемой квартире нашего дома по причине поездки в г. Витебск для встречи с родными и близкими. Товарищ Миник Н. В. за годы проживания в нашем доме показал себя хорошим