Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

И Владимир Коробов приводит слова, обращённые к Ахмадулиной и случайно услышанные самим Шукшиным:

Однажды он отошёл из-за стола умыть холодной водой разгорячённое лицо и услышал нечаянно, как хозяин дома, член Союза писателей, называющий себя поэтом, но подвизавшийся в основном как переводчик, рифмующий подстрочники, сказал: «Белла, как можете Вы, такая изящная, такая интеллигентная, общаться с этим сибирским сапогом, с этой грязью…» Шукшина затрясло, вбежав в комнату, он выпалил в адрес «интеллигента-литератора» несколько оскорбительных слов и едва удержал себя от оскорбления действием. В других домах до подобных инцидентов не доходило, хозяева вели себя умнее, но Шукшин с его великим и тончайшим человеческим и художественным чутьём почти всегда верно улавливал чуждость ему, внутреннюю холодность той атмосферы, в которую он, стараниями поэтессы и её друзей, попадал.[126]

Так что Василий Макарович рассчитал всё абсолютно правильно: бил в цель, становясь антикодом для «культурной элиты». «Я – не вы; я – другой» – вот смысл этого нехитрого послания.

Никакой ассимиляции! Только победа!

Е.П.: Кстати, «аэропортовская тусовка», да и настоящая «элита», например, Лев Копелев, была в восторге от прозы «деревенщиков». Считали их, по традиции демократов XIX века, солью земли (вне зависимости от качества их литературных произведений). «Вы же понимаете, Женя, что Распутин – великий писатель, и его “Матёра” – великая проза», – говорил мне Копелев.

Но Василий Макарович, на мой взгляд, – крупнее и «деревенщиков», и «космополитов».

М.Г.: Характерно, что после победы фильма «Живёт такой парень» в Венеции Шукшин эпатировать публику своим внешним видом практически перестал. «В поле», на съёмках, конечно, сапоги и фуфайку носил (а как без них в нашей глубинке), да и то кожанку предпочитал. (Анатолий Заболоцкий вспоминает, как они с Шукшиным во время съёмок «Печек-лавочек» обзавелись кожанками у спекулянтки – по 75 рублей за вещь. Именно в этой тужурке Шукшин потом снимется в «Калине красной»![127]) А в гостиные стал надевать костюмчик и туфли. Теперь за него говорили не сапоги, а лавры победителя. Но до этого во вгиковские времена было ещё ой как далеко…

Глава восьмая

Отличник в роли актёра

Е.П.: Шукшин стал тем Шукшиным, каким мы его знаем, именно благодаря ВГИКу. Известны слова Сергея Бондарчука:

Кто-то писал, что Шукшин, дескать, пришёл поступать во ВГИК тёмным парнем, а институт сделал из него человека. Неправда всё это. Он пришёл туда Василием Шукшиным – и всю свою жизнь был самим собой… Его коренной чертой было первородство, которое необычайно редко встречается.[128]

Но что-то я сомневаюсь, что без огромного багажа знаний и умений, полученных во время учёбы, Василий Макарович смог бы написать то, что написал. А фильмов своих он точно бы не снял.

Любой алмаз нуждается в огранке. Плюс, конечно, новая среда, знакомства, существенно облегчившие ему «путь наверх». Никакому первородству всё это не мешает, а только помогает.

М.Г.: Алмаз гранили жёстко. Стоит помнить, что в мастерскую Михаила Ромма были приняты изначально 28 человек, а закончили вуз – всего 17. Отчисление по профнепригодности было не пустой угрозой, а частью образовательного процесса. Бездарные режиссёры советскому кино были не нужны. Кроме того, не следует забывать, что в этот год мастерскую набирал не только Михаил Ромм, но и Сергей Герасимов. Студенты конкурировали не только между собой, но и с ребятами из соседней мастерской.

Учёба была – напряжённейшая:

Во ВГИКе той поры достаточно было получить двойку по специальности – и ты автоматически отчислялся… Кроме лекций, каждый день были ещё репетиции: ты или ставишь свой отрывок, или занят артистом у товарища. Домой приходил в десять-одиннадцать часов вечера. А надо было ещё готовиться к семинарам по истории марксизма, военной подготовке… И – читать, читать, читать…[129]

Это слова режиссёра и киноактёра Андрея Смирнова, учившегося в следующем наборе мастерской Ромма.

Шукшин эмоционально писал матери, что устаёт во ВГИКе – как при корчёвке пней.

Е.П.: Однако имелись и бонусы – например, прикосновение к тому, что для «народа» было тогда недоступно, вроде просмотров современного и классического западного кино. Или – знакомства со звёздами, уже состоявшимися или будущими. Ведь тогда уже блистали (вчера ещё никому не известные) Николай Рыбников («Весна на Заречной улице» Марлена Хуциева), Михаил Козаков («Убийство на улице Данте»), обладающая дерзким и независимым характером Людмила Гурченко, которая после безумного успеха «Карнавальной ночи» проснулась знаменитой… А Шукшин, как мы помним, столкнулся с этой звездой в роли активиста, и ей пришлось оправдываться на собрании за подражание Лолите Торрес и пение западных шлягеров.

Кстати, сама Гурченко потом утверждала, что попала в «Карнавальную ночь» случайно, и не без влияния женского обаяния (за которое её и критиковали комсомольцы, включая Шукшина):

1956 год. Лето. Я перешла на третий курс Института кинематографии, мне двадцать лет.

На роль Леночки Крыловой в фильме «Карнавальная ночь» пробовалось много актрис. Я на пробе пела песню Лолиты Торрес из кинофильма «Возраст любви». Все говорили, что я на неё похожа, и мне это нравилось. Я так её копировала, что, если закроешь глаза, не отличишь, кто поёт – Лолита Торрес или я. Это всех приводило в восторг, а меня ещё больше.

Но кинопробы я не прошла. Обо мне на худсовете не было и речи. Роль Леночки начала другая актриса.

Я шла подпрыгивающей походкой по коридору студии «Мосфильм» в огромной широченной юбке, затянутая в талии так, что Лолите Торрес и не снилось. Голова моя, с колечками и чёлочкой, была чуть ли не вдвое больше талии. В моде были нижние юбки. Если другие девушки носили одну, то у меня их было две, да такие накрахмаленные, что лучше мне было не садиться… И я весь день была на ногах. Вечером еле-еле доплеталась до общежития – пешком, троллейбусом, электричкой – и падала мёртвая. Зато фасон держала целый день!

Я шла по коридору студии «Мосфильм». На лице у меня было написано: «Всё хочу, всё могу, всех люблю, всё нравится». Навстречу шёл Иван Александрович Пырьев. Я ещё больше завихляла, ещё выше подняла подбородок. Пырьев поднял голову, увидел меня, поморщился, а потом лицо его заинтересованно подсобралось, будто он увидел диковинного зверька.

<…> Мы пришли в третий павильон. Пырьев подошёл к главному оператору: «Вот актриса.