Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий

Александра привлечь к переговорам прусского короля Наполеон отверг по-солдатски цинично: «Я часто спал вдвоём, но втроём — никогда». По свидетельству осведомлённейшего генерал-адъютанта Наполеона Р. Савари, Александр счёл это выражение «прелестным»[384]. Самому Александру Наполеон старался понравиться не меньше, чем Александр — Наполеону. Договорились, что завтра же Александр переселится из правобережной «дыры» Амт-Баублен в Тильзит и займёт тот самый дом, где он жил до Фридланда. Город на время переговоров решили объявить нейтральным, чтобы не показалось кому-либо, что Александр приехал… в плен к Наполеону.

Закончив первую беседу, императоры пригласили к себе в павильон и представили друг другу свои свиты. При этом Александр знакомился с французскими грандами изысканно и сдержанно, а Наполеон с русскими — весело, одарив каждого неповторимой, а то и парадоксальной любезностью. Беннигсену он сказал такой комплимент: «Вы были злы под Эйлау» (vous étiez méchant à Eilau), о чём сам Беннигсен с удовольствием рассказывал Денису Давыдову[385].

В следующие дни Наполеон и Александр почти не расставались друг с другом. По утрам они вдвоём или в сопровождении Фридриха Вильгельма III проводили смотры и учения французских войск. Затем, чаще в салоне у Наполеона, реже — у Александра, вели переговоры. Обедали в 20 часов, всегда у Наполеона — чаще вдвоём, иногда втроём (с Фридрихом Вильгельмом) или ещё с великим князем Константином Павловичем и Мюратом. После обеда императоры ненадолго расставались, чтобы дать возможность удалиться гостям, особенно прусскому королю, которого Наполеон не переносил и при каждом случае норовил его уколоть (например, мог спросить короля, разглядывая его мундир: «Скажите, как вы умудряетесь застёгивать столько пуговиц?»). Часов в 10 вечера Наполеон уже приходил к Александру — пешком, один, без охраны и свиты, и оба императора засиживались за разговорами о мировых, национальных и личных делах. «Мы не расставались до двух-трёх часов утра, — вспоминал Наполеон. — <…>. Обычно мы рассуждали о политике и философии»[386]. Иногда, проговорив до полуночи, они выходили прогуляться, и «военные всякого звания, заполнявшие вечерами улицы Тильзита, встречая двух прохожих, которые, идя под руку, дружески разговаривали, с удивлением узнавали в них императоров Франции и России»[387].

Воспоминания Наполеона, продиктованные им на острове Святой Елены, и отчасти реминисценции Александра I, записанные его придворными, донесли до нас содержание этих бесед. Говорил больше Наполеон — о своих походах (царя особенно интересовал египетский), правилах военной науки, государственных реформах («рекламируя» свой Гражданский кодекс), сотрудниках и врагах, о достоинствах и недостатках различных образов правления. Александр внимательно слушал, задавал вопросы и вновь слушал, стараясь запомнить уроки сидевшего (или ходившего) перед ним феномена и, как он рассказывал позднее, «твёрдо решившись при случае этим воспользоваться»[388].

Так же инициативно Наполеон вёл и деловые переговоры. По любому вопросу он первым излагал своё мнение, выслушивал доводы Александра и в тот же вечер или на другой день присылал царю краткую, но ёмкую записку с мотивированными вариантами решения. Следующий разговор становился поэтому уже более конкретным, и, если сохранялись разногласия, Наполеон изыскивал компромиссный вариант, mezzo termine[389], как он говорил, при котором он позволял Александру что-то выиграть, сам ничего не проигрывая. Этот вариант Наполеон аргументировал в новой записке, которая на очередной встрече императоров принималась к обоюдному удовольствию.

За время тильзитских встреч Наполеон проникся симпатией к Александру, против которого ранее был, естественно, предубеждён, считая отцеубийцей и главным поставщиком «пушечного мяса» для антифранцузских коалиций. Нельзя сказать, что он был очарован царём (привыкнув очаровывать других, сам он не поддавался никаким чарам, если не считать Жозефины и Марии Валевской), но Александр ему понравился, это бесспорно. «Я был крайне доволен им, — написал он Жозефине после первых же встреч с царём 25 июня. — Это молодой, чрезвычайно добрый и красивый император. Он гораздо умнее, чем думают»[390].

О том, как внешне красив был Александр I, свидетельств более чем достаточно. Вот одно из них, относящееся как раз к лету 1807 г. в Тильзите, вспоминает Надежда Дурова: «Государь наш красавец, в цвете лет (всего 29! — Н.Т.); кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его. На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость»[391].

Здесь уместно процитировать и рассказ очевидца о том, как в то же время в Тильзите выглядел Наполеон. Свидетельствует Денис Давыдов, который в те дни видел французского императора совсем близко: «Я увидел человека, держащегося прямо, без малейшего напряжения, что, впрочем, есть принадлежность всех почти людей малого роста[392]. Но вот что было его собственностью: это какая-то сановитость, благородно-воинственная и, без сомнения, происходившая от привычки господствовать над людьми и от чувства морального над ними превосходства. Не менее замечателен он был непринуждённостью и свободою в обращении, безыскусственною и натуральною ловкостью в самых пылких и быстрых приёмах и ухватках своих на ходу и стоя на месте. Я увидел человека с лицом чистым, смугловатым <…>. Нос его был небольшой и прямой, на переносице едва приметна была лёгкая горбинка. Волосы на голове его были не чёрные, но тёмно-русые, брови же и ресницы ближе к чёрному цвету, и глаза голубые, — что от его почти чёрных ресниц придавало взору его чрезвычайную приятность»[393].

Наполеон всегда мыслил рационально и очень масштабно. Он был так заинтересован в союзе с Россией, что готов был бы заключить в объятия на месте Александра I хоть самого дьявола. То, что царь так обаятелен и покладист, стало для него приятным сюрпризом, и он искренне проявлял дружеское расположение к Александру, с удовольствием испытывал на нём всю силу своей харизмы, чтобы привязать его к себе.

Александру надо было преодолеть ещё большее предубеждение против Наполеона — не только как «антихриста», но и как личного оскорбителя, ибо Александр с его обидчивостью и злопамятностью не мог ни забыть, ни простить «антихристу» его майской ноты 1804 г. Однако царь преодолел этот психологический барьер с видимой лёгкостью. «Ни к кому я не чувствовал такого предубеждения, как к нему, — объяснял он своё впечатление от первой встречи с Наполеоном, — но после беседы, продолжавшейся три четверти часа, оно рассеялось, как сон»[394]. Это признание, сделанное доверенному лицу Наполеона Р. Савари, говорит не об искренности Александра, а об искусстве перевоплощения, которым он владел с детства. Давно обретённое им умение держать наготове двойной набор манер, чувств и