Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер

между католицизмом c национальным оттенком и народным коммунизмом. В предвыборных баталиях не остается места для либерального центра, как и для представлений о демократическом соперничестве вместо ненависти и вражды. Как и предсказывала Симона Вейль, все оставшиеся европейские демократии (кроме Великобритании) оказываются в ловушке непримиримого противостояния групп, убежденных в своей правоте.

Новый премьер-министр Франции Леон Блюм, первый социалист и первый еврей во главе правительства, предлагает пакет реформ, в который входят пенсии по возрасту, сокращение рабочей недели, страхование по безработице (однако, вопреки обещаниям, в нем отсутствуют избирательное право для женщин, оплачиваемый отпуск и участие работников в управлении предприятием).

Как только предложения были согласованы, в июне и июле Францию охватывает невиданная волна забастовок[21]. Общественная жизнь практически парализована из-за тысяч спонтанных, обычно мирных акций – невыхода на работу, сидячих забастовок, стачек. В воздухе пахнет революцией, и Блюм пользуется угрожающей обстановкой, чтобы выдвинуть новые требования к запуганным коммерсантам. Ведь лучше сейчас уступить, чем потом лишиться всего. Экономика Франции по-прежнему находится в глубоком кризисе, яркие свидетельства чему – два миллиона безработных и девальвация франка из-за государственного вмешательства. Новые меры пользуются популярностью, но с экономической точки зрения они окажутся безответственными.

Когда 14 июля, во время национального праздника Франции, ликующие толпы веселятся на улицах Парижа, ситуация в Испании уже приближается к гражданской войне. Всего через три дня, 17 июля 1936 года, начинается военный путч под руководством генерала Франсиско Франко, который стремится свергнуть новое правительство. Формируются фронты и – на их основе – партии гражданской войны. Идеологический раскол общества становится линией фронта, проходящей через каждый город и каждую деревню. Всего за несколько дней ситуация обостряется, дело доходит до массовых убийств, грабежей, поджогов, изнасилований и казней, уже скоро счет погибших испанцев идет на десятки тысяч.

На церемонии открытия Олимпиады на новом стадионе в Берлине, состоявшейся 1 августа 1936 года, итальянская и немецкая команды дружно демонстрируют в честь Адольфа Гитлера нацистское приветствие, а армии Муссолини и Гитлера в те дни активно помогают войскам Франко. Гражданская война в Испании грозит превратиться в арену противостояния двух крупных тоталитарных блоков.

По всей Европе слышны возмущенные голоса левых. Но ни новое правительство Блюма, ни Великобритания, ни даже Сталин не желают напрямую вмешиваться в этот конфликт. В Париже такую политику клеймят как «предательство» братьев-социалистов. С конца августа 1936 года десятки тысяч добровольцев отправляются защищать испанскую республику в битве с «фалангой» Франко в составе интернациональных бригад[44]. Так эта гражданская война становится не в последнюю очередь войной интеллектуалов и писателей.

«Клуб» и Заяц

Парижские друзья Арендт активно обсуждают положение в Испании. Но никто из них явно не думает всерьез о том, чтобы присоединиться к интернациональным бригадам и отправиться на войну. Всех этих людей разного происхождения и разных профессий, с 1935 года всё чаще собирающихся на дискуссионные вечера, кроме их общей судьбы парижских эмигрантов объединяет скепсис по отношению к любым формам бездумного следования политическим идеологиям или движениям – будь то коммунизм, анархизм или сионизм. Для позиции этого парижского «клуба», как они сами себя иронично называли, было в большей степени характерно желание сохранить ту последнюю, такую ценную свободу, которая оставалась у них даже в положении изгоев, – свободу думать своей головой!

Так рассуждали и бежавший из Берлина философ и критик Вальтер Беньямин, и адвокат из Франкфурта Эрих Кон-Бендит, и поэт из Польши Ханан Кленборт, и Кете Хирш[45], и Лотта Земпель[46], и художник Карл Хайденрайх. Но в первую очередь – Генрих Блюхер, родившийся в Берлине в 1899 году и находившийся в Париже до такой степени нелегально, что он «даже не знал, где живет»[22].

В юности Блюхер примкнул к рабочему движению, в начале 1920-х годов был активным членом коммунистической партии, а в Париже его тактика выживания такова: одетый с иголочки, с тростью, обладающий прекрасными манерами, он весь день ходит по улицам, как турист, чтобы к вечеру найти временное пристанище на ночь в отеле или у одной из благодетельниц. На вопрос о роде занятий он туманно отвечает: «Махинатор». Это был и его псевдоним в партии, но в течение тридцатых годов он всё сильнее удалялся от идеологических «махинаций»[23].

Блюхер, выросший без отца в берлинском районе Веддинг, – самоучка. Помимо некой суровости и акцента своей малой родины он на протяжении многих лет сохранял грубоватый берлинский скепсис по отношению к чересчур высоколобому интеллектуализму. Классический self-made man, крепко стоящий на ногах без всякой поддержки; его духовная независимость по масштабам уступает только его же безденежью. Иными словами, настоящий пария, вполне в изощренном (вследствие жизненных обстоятельств) вкусе Арендт.

Из-за элегантного облика и очень умеренных познаний во французском Арендт иронично называет его Monsieur и только в особо интимные моменты, любовно, – Заяц. Они сошлись на волне сильного чувства, но Арендт, как свидетельствует ее письмо, написанное в августе 1936 года, не склонна полностью терять голову. Особенно ее тревожат сомнения в том, что она сможет (и если сможет, то как) совместить опыт любви с сохранением своей идентичности и цельности. Она относится к этой проблеме со всей серьезностью еще и потому, что это был главный вопрос в ее гейдельбергской докторской диссертации Понятие любви у Августина[24], написанной под руководством Карла Ясперса в 1928 году; то есть это беспокойство происходило из того периода ее жизни, когда она еще тайно встречалась с Мартином Хайдеггером.

Тотальная любовь к ближнему

На примере понятия любви у Отца Церкви Августина Блаженного (354–430) Арендт в своей первой самостоятельной работе занимается вопросом «важности Другого» для отношения человека к себе и к миру. И нигде этот вопрос не ставится с такой остротой и не получает, вероятно, такого ясного ответа, как в любви. Ведь в любви, если процитировать одно письмо Хайдеггера к Арендт от 1925 года, мы имеем дело с событием, «когда присутствие другого вторгается в нашу жизнь»[25]. Тот, кто любит, не одинок на свете. Он познает смысл мира и себя самого не из перспективы одиночества.

Тем удивительнее, что в понятии любви у Августина инстанция другого человека, то есть незаменимого в своей индивидуальности партнера, не играет существенной роли. Причина заключается в том, что в христианской философии Августина любовь происходит от Бога и имеет в Боге свою настоящую цель. То же самое относится к любым формам смысла жизни и обустройства человека в этом мире.

То, что мы на самом деле должны любить и любим в лице