Пламя свободы. Свет философии в темные времена. 1933–1943 - Вольфрам Айленбергер

они неразрывно связаны друг с другом. Теперь я знаю, что такое счастье… Сегодня пришло решение о разводе. Придется еще побегать по инстанциям. Но я всё равно рада (можешь смеяться, да, я как ребенок), что у меня снова старая фамилия.[30]

С расторжением брака Арендт лишалась и немецкого гражданства. И пусть все видят, что мир летит в тартарары: со своим Monsieur лишенная гражданства Арендт впервые чувствует себя в безопасности – как руина на горе. Генрих испытывает те же чувства. Они начали жить вместе еще осенью 1936 года – у них была одна комната на двоих в отеле на Рю Сервандони, где главными предметами были две спиртовые горелки, граммофон и пластинки: настоящая картина земного, то есть смертного, счастья в темные времена.

Paris is for lovers[47]

Два человека в обшарпанном номере парижской гостиницы, где из всей обстановки лично им принадлежат только книжный стеллаж и проигрыватель. Осенью 1936 года это довольно точное описание жизненной ситуации Симоны де Бовуар. В качестве практического ответа на актуальный вопрос о том, «Неужели не оставалось в мире места для надежды?»[31], Бовуар и Сартр цепляются прежде всего друг за друга. Правда, им не пришлось бежать из Берлина в Париж, они вернулись в родной город из унылой северной провинции. И в гостинице они живут не потому, что у них финансовые трудности или какие-то ограничения в правах, – это свободный выбор нонконформистов и при этом госслужащих, двух гимназических учителей. По той же причине они превратили кафе на Монпарнасе и в Латинском квартале в свои гостиные и кабинеты. В многоязычной речи беженцев за соседними столиками Бовуар особо отмечает не их информационную ценность (в плане новостей и опыта выживания), а тот нарративный простор, который дарит ей присутствие людей, «очень близких и очень далеких, на ощупь отыскивающих свой путь в жизни»[32].

Еще в большей мере это относится к проституткам, разнообразным маргиналам, наркокурьерам, а также американцам и американкам, каждый вечер напивающимся до беспамятства и дополняющим собой пеструю ночную публику прокуренных кафе. Реформы правительства «Народного фронта» под руководством Блюма вышли далеко за рамки бюджета, и франк в очередной раз сильно упал по отношению к доллару. Это только усилило туристическую притягательность Парижа как европейской столицы вечеринок, миф о которой еще в двадцатые годы создали иконы поколения «флэпперов»[48] Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Эрнест Хемингуэй и Гертруда Стайн.

Когда Бовуар в августе 1936 года открывает ежегодное письмо из министерства с назначением, то не верит своему счастью: Лицей имени Мольера в 16-м округе. Удобно добираться из центра на метро. Сартра переводят в Лан, до которого всего 150 километров, это позволяет ему намного больше времени проводить в Париже:

Два раза в неделю я ездила встречать Сартра на Северный вокзал. <…> Затем мы шли на Монпарнас. Своей штаб-квартирой мы сделали кафе «Дом». По утрам, свободным от занятий в лицее, я там завтракала. Я никогда не работала у себя в номере, а только в отгороженном месте в глубине кафе. Вокруг меня немецкие беженцы читали газеты и играли в шахматы…[33]

В ноябре рядом с их парой объявилась Ольга, которая без разрешения родителей поселилась этажом ниже Бовуар. Об образовании или даже об исследованиях она больше и не помышляет. Днем она иногда подрабатывает в чайной, по ночам они отправляются в город, в качестве дуэта или трио, когда как. Со времен Руана для Бовуар изменился только радиус, но не форма ее личного чертова колеса.

Сартру уже тридцать один, Бовуар – двадцать восемь. Почти все их друзья и бывшие однокашники, например Морис Мерло-Понти, Поль Низан или Раймон Арон, завели прочные отношения или женились и вообще как-то остепенились. Они неодобрительно смотрят на явное стремление Сартра и Бовуар к хаосу в их существовании. Родители тоже недовольны их образом жизни. Мать отказывается даже входить в гостиничный номер Симоны из страха заразиться какой-нибудь болезнью, а отец во время всё более редких воскресных обедов не скрывает своего мнения о старшей дочери: «Ты уже слишком стара, чтобы даже думать о написании какой-то достойной книги. Из тебя не выйдет ничего, кроме шлюхи при этом червяке»[34]. Отцовский гнев направлен не только на нее. Элен, младшая сестра Симоны, хочет стать художницей и всё больше подражает сестре.

Сомнения по поводу пакта

Больше всего жизнь Симоны де Бовуар отравляют постоянные проблемы, связанные с присутствием Ольги в их отношениях с Сартром. И дело тут в первую очередь не в эротических преимуществах и не в физической ревности. Как пара, Сартр и Бовуар на седьмом году их пакта давно преодолели этап, когда секс с кем-то другим играл существенную роль. Особенно с учетом того, что после возвращения в Париж Сартр только начинает удовлетворять свой огромный сексуальный аппетит. Многочисленные свидания всё интенсивнее исчерпывают его парижский лимит времени. Он едва успевает встретиться с Бовуар на кофе в «Дом» или просто на вокзале, чтобы вручить ей новые страницы рукописи своего будущего романа Меланхолия.

Что́ Ольга Козакевич, скорее загадочный символ, чем реальный человек, воплощает в мире Бовуар, – вопрос в большей степени о природе и характере ее связи с Сартром, согласно самой сущности их пакта. Насколько эта связь является, прежде всего для Сартра, действительно теми единственными «необходимыми отношениями» в их жизни? И на что именно опирается эта необходимость?

С точки зрения Бовуар, ядром продолжительных отношений между людьми является проект совместного будущего, в своей форме и целях основанный на примирении с прошлым[35]. Однако с появлением третьего человека в их союзе, Ольги, добавился принцип полной непосредственности, отменявший любые обязательства и ожидания, с ними связанные: «Ольга неистово презирала волюнтаристские построения, этого было недостаточно, чтобы поколебать меня, но Сартр в ее присутствии тоже поддавался беспорядочным эмоциям. Он испытывал беспокойство, радость, приступы ярости, которых не ведал со мной. Болезненное чувство, которое я из-за этого испытывала, было больше, чем ревность: временами я себя спрашивала, не покоится ли всё мое счастье на одном большом обмане?»[36]

Питательной средой для подозрения Бовуар, что она уже какое-то время живет (или всегда жила) не в необходимых отношениях, а в ужасной лжи, является вопрос о том, с какими представлениями о свободе Сартр смотрел на эти отношения. Воспринимал ли он постоянство и стабильность, полученные от Бовуар, как дающие свободу или как ограничивающие ее?

Если у него возобладает «принцип Ольги», то получится, что Бовуар была для него всего лишь одной из