Всеволод Кочетов, каким я его знал - Юрий Идашкин

записях, опубли­кованных сначала в «Октябре», а затем вышедших в 1967 году от­дельным изданием, тогдашний редактор «Ленинградской прав­ды» и тогдашний секретарь горкома обратились в ЦК КПСС с жа­лобой, обвиняя Кочетова в клевете. Оба они в то время занимали весьма ответственные посты. Я узнал об этом случайно: в тот мо­мент, когда Кочетову позвонил по этому поводу сотрудник аппа­рата ЦК, я находился в кабинете главного редактора «Октября». «Никаких извинений и тем более опровержений с моей стороны не будет, поскольку написанное мною — правда, легко, кстати, проверяемая. Прошу назначить партийное расследование всех изложенных мною фактов, но предупредите жалобщиков, что в этом случае я поставлю вопрос об их партийной ответственности за допущенный в то время произвол. По своей инициативе я это­го делать не стал бы, но если они хотят "восстановления справе­дливости", что ж», — сказал при мне Кочетов по «вертушке» (телефон правительственной связи) и добавил: «Буду ждать». Насколько мне известно, жалобщики хода делу не дали.

Почему я счел необходимым привести эти факты? Разве они меняют объективный смысл романов «Братья Ершовы», «Чего же ты хочешь?», всей деятельности их автора на посту редактора «Литературной газеты», а позднее «Октября»? Думаю, что объ­ективного смысла не меняют. Но никакие деяния (а тексты книг — тоже деяния) не могут получить истинную оценку без учета личности человека, их совершившего, мотивов его деятельно­сти, которые могут в очень разной мере соотноситься с ее ре­зультатами, наконец, без учета обстоятельств эпохи, времени, кстати говоря, совершенно не одинаково воспринимаемых и со­вершенно не одинаково воздействующих на разных людей.

Позволю себе еще одно, на мой взгляд, необходимое отступ­ление. Размышляя о сложных, исполненных острейших противо­речий, беззаветного героизма и неслыханного трагизма сталин­ских годах нашей истории, давая оценку тем или иным деятелям, событиям, поступкам, мы сегодня нередко становимся на интел­лектуально более легкий, а эмоционально более притягатель­ный путь. Если сегодня многим из нас что-то представляется до самоочевидности ясным, то мы сознательно или бессознательно отказываемся понимать, как это могло быть неясным или даже не вполне ясным другим... Более того. Некоторым сегодня ка­жется, что если при жизни Сталина их что-то настораживало, даже возмущало, то это означает, что им уже тогда было дано прозреть истину о роли Сталина и всего созданного им поли­тического механизма. Увы, это всего лишь аберрация. А хру­щевское десятилетие!.. Как по-разному и как искаженно тол­куется оно сегодня даже людьми, стоящими в принципе на одина­ковых позициях по главным политическим вопросам... Ну, а за­стойный период, как теперь выясняется, дал нам столько героев «сопротивления», столько рыцарей без страха и упрека, храбро сражавшихся за высокие идеалы, что только диву даешься, как могли Брежнев и Суслов так долго продержаться у власти. Ни в коем случае не умаляю мужества и благородства незабвенного А. Д. Сахарова, смелости, стойкости и упорства А.Солженицына и генерала Григоренко, Г.Владимова, М.Ростроповича, В.Буковского, адвоката Б. Золотухина, но никто из них и словом не обмолвился о своих заслугах в борьбе против мракобесия и без­законий. Свои «подвиги», в основном совершенные шепотом, те­перь во весь голос воспевают совсем другие. Недавно один актер очень подробно изложил историю действительно подвижнической деятельности театра на Таганке. Но вот что изумляет: сре­ди гонений, обрушившихся на сподвижников Ю.П. Любимова, ав­тор не раз поминает... скудость полученных почетных званий, наград, зарубежных гастрольных поездок! Да, не хлебом еди­ным... Да, слаб человек... Но по какой же логике было ожидать поощрений от тех, против кого боролись? И как выглядят наме­ки на то, что «держались» во многом благодаря неофициальным связям и «выходам» на «верха».

Не будем лукавить: это, видимо, правда. Немало мы наслы­шаны о том, как поставленный над законом и вне его механизм власти использовался преимущественно для покровительства преступникам, но в отдельных случаях — и для поддержки талан­тов. Да что там... Иные из них были так изобильно обласканы и морально и материально, что это с лихвой компенсировало 3-4 тяжких испуга, которые им довелось пережить за двадцать лет. Но вот вопрос: где кончается тактика и начинается откровенная беспринципность, обеспечиваяющая свой индивидуальный и вполне на деле безопасный пир во время чумы?

Я вообще думаю, что не без умысла со стороны некоторых деятелей литературы и искусства, историков, экономистов, со­циологов, философов мы, сосредоточившись на анализе сталин­ского периода, значительно реже и меньше анализируем два­дцатилетие 1965-1985 гг. Спору нет, истоки всех негативных явле­ний, всех преступных нарушений законов, перерождения многих общественных институтов и лиц — там, во временах сталинизма. Да и никогда не продвинулись бы столь высоко такие люди, как Брежнев, Кириленко, Кириченко, Подгорный, если бы не ре­прессии среди партийных кадров в предвоенные годы. Но все же, почему мы неизмеримо меньше внимания уделяем текстам, фильмам, полотнам, поступкам, созданным и совершенным в се­мидесятые годы? В годы, когда грозящие честным художникам опасности чаще всего принимали форму не казней и ссылок, не лишения детей «врагов народа» фамилий отцов, а всего лишь — неполученного звания или ордена, несостоявшейся зарубежной поездки или, на худой конец, запрета книги, спектакля, фильма. Предвижу хор возмущенных голосов: а как же ненаписанные кни­ги, картины, неснятые фильмы?.. Да кто же спорит — все это тра­гедия для общества! Но не о том речь, а о природе массового конформизма, не страхом тюремной решетки внушаемого, а не­желанием «портить себе жизнь». И о том, что многие столпы и рабы вчерашнего конформизма сегодня не только безоглядно атакуют тех, кому вчера угождали, но и позволяют себе снисхо­дительно «прощать» Бухарина и Рыкова, Блюхера и Примакова за допущенную слабость, за капитуляцию перед молодчиками Ягоды и Ежова: ведь все же жертвы сталинского террора...

И пусть себе атакуют — не в том беда... А в том, что по­давляющее большинство прилежных и лишь чуть-чуть фронда ровавших конформистов и словечка не отыскали для хотя бы мимолетного осуждения своего вчерашнего вполне старательно­го, порою и весьма эффективного служения застою, который они сейчас так лихо бичуют.

Но вернемся, однако, к фигуре Кочетова, со всеми удиви­тельными ее противоречиями. Из приведенных выше фактов его биографии любой непредвзятый читатель сделает вывод, что и до войны и в военные годы журналист Кочетов не принадлежал к числу тех безоглядно верноподданных, которые постоянно предъявляли свое идейное первородство к оплате, возрастая в должностях и званиях. Примечательно, что и много лет спустя, став видным писателем и одним из лидеров ортодоксального на­правления в советской литературе, он был обласкан весьма изби­рательно. Да, он регулярно входил в число делегатов партийных съездов, но ни разу не вошел в состав ЦК, лишь дважды попал в Центральную ревизионную