Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

проводил собрания – распекал подражателей Запада на чём свет стоит, камня на камне от них не оставлял. И повезло же Люсе Гурченко попасть под его горячую руку! Люся ведь во всём подражала Лолите Торрес – исполнительнице главной роли в культовом тогда фильме «Возраст любви». И Шукшин выступил с повесткой: «О подражании Люси Гурченко Лолите Торрес». Уж Вася Люсю пропесочивал, пропесочивал… Потом перешёл на уговоры: «Ну, зачем тебе сдалась эта Торрес? Ты пой лучше наши, русские песни». Но Гурченко заявила: «Что хочу петь, то и буду!». За это ей «поставили на вид», то есть сделали строгое предупреждение.[106]

Особенно жёстко выступал Шукшин-активист против стиляг, которых, кажется, ненавидел вполне искренне. Писал Ивану Попову, троюродному брату:

Пробовал развернуть кампанию против стиляг – в райкоме получил благодарность, в институте врагов.[107]

Ясное дело, вгиковская публика во все времена была примоднённой. Пятнадцать лет спустя, в статье «Мода»[108], Шукшин напишет:

Я в своё время боролся с узкими брюками, и не так уж это было безобидно. Только не поднимается рука – бить себя в грудь. Не могу… Чем были плохи узкие штаны? Да ничем. Меньше пыли подымали с пола, некая экономия материи. Правда, ничего особенного в них не было. Отчего же возня была? Вот почему. Если, например, армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивает вперёд и начинает отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать. Потому что искусства одеваться здесь нет, а есть дешёвый способ самоутверждения. Здесь налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности – почему же на это не указать? Другое дело, мы указывать не умеем. В борьбе за их (этого батальона молодых людей) самостоятельность утрачиваем разум и спокойствие. Я, например, так увлёкся этой борьбой, так меня раззадорили эти «узкобрючники», что, утратив ещё и чувство юмора, всерьёз стал носить… сапоги. Я рассуждал так: они копируют Запад, я «вернусь» назад, в Русь.[109]

То есть и 15 лет спустя, вроде бы даже осуждая сам себя, посмеиваясь, он к стилягам остаётся беспощаден. Про шукшинские сапоги мы ещё поговорим, это интереснейшая деталь! Но отметим, что он здесь снова мистифицирует – будто бы стал носить сапоги только после своей борьбы с «узкобрючниками». Ничего подобного! В воспоминаниях современников сапоги фигурируют с самого момента поступления во ВГИК, так что стиляги, в противовес которым Шукшин якобы надел сапоги, точно ни при чём.

Вступая в партию, Шукшин написал в заявлении кратко и красиво:

Прошу принять меня в чл. КПСС. Со всем, что делает Партия, – согласен. И сколько хватит сил и ума, буду помогать строить коммунизм.[110]

Рекомендацию ему дал сам Михаил Ромм:

Тов. Шукшин дисциплинированный, сознательный, упорный в труде и глубоко преданный партии человек, пришедший во ВГИК с большим жизненным опытом. Несмотря на пробелы в первоначальном образовании и недостаточный запас накопленных знаний, он преодолевает свои недостатки и является одним из лучших студентов моей мастерской.[111]

Судя по отзыву Ромма, Василию Макаровичу приходилось нелегко, особенно вначале. Сам он признавался позднее в беседе с киноведом Валерием Фоминым:

Приехав учиться в столичный вуз из деревни, долгое время чувствовал себя как-то очень растерянно. Здесь всё было по-другому. Даже говорили как-то совсем иначе. Я стеснялся своего деревенского говора, слов, к которым привык и которых здесь никто не произносил. И чтобы не выделяться, пытался даже какое-то время переучиться говорить – и выражаться, как все начитанные, образованные московские ребята. Помню эту мучительную пору. И насмешки над собой, и свой собственный стыд перед тем, что уродовал, коверкал свою мысль, потому что коверкал слово. И, пройдя эту ужасную школу говорить не своим языком, возненавидел и себя и других, кто так же поступал. И на всю жизнь невзлюбил всякую манерность изложения.[112]

Перед ним стоял соблазн, знакомый каждому, кто приехал в столицу из глубинки (как и мы с вами когда-то): стать таким же, как условные «все», ассимилироваться, – или упорно оставаться иным, пусть это даже внешне будет походить на конфронтацию. Совершенно очевидно, что Шукшин ассимилироваться – не желал.

Путь из далёкой провинции, из деревни в столичный вуз, а затем в творческую, или научную, или управленческую среду – это самое обычное дело, и через какое-то время бывшего крестьянина почти не отличить от горожанина. Этим путём, кстати, прошли почти все однокурсники Василия Макаровича: коренных москвичей в роммовской мастерской было всего-то шестеро. Меньше четверти!

Шукшин выделялся – сознательно. Один его внешний вид чего стоил!

Многие считали (например, Василий Белов), что ещё во ВГИКе Шукшин пошёл на конфликт с будущим киноокружением. Анатолий Заболоцкий сочувственно цитирует высказывание шукшинского друга и соратника, оператора Александра Саранцева:

Совершенно ясно, что во ВГИКе с первого курса, а может, ещё и с абитуриентских ступенек этого учебного заведения, конфликт Шукшина обострился окончательно, стал социально и этически вполне им осознанным… Вне этого конфликта с окружением – нет Шукшина. Писателя. Режиссёра. Актёра…[113]

Е.П.: Не соглашусь ни с Беловым, ни с Заболоцким. Это не было ассимиляцией – но не было и конфронтацией, сплошным, непрекращающимся конфликтом. Возможно, только в самом начале, когда Шукшин гонял стиляг… Потом его игра стала – сложнее. Вот что он говорит в статье «Ещё раз выверяя свою жизнь…»:

…до поры до времени я стал таить, что ли, набранную силу. И, как ни странно, каким-то искривлённым и неожиданным образом я подогревал в людях уверенность, что – правильно, это вы должны заниматься искусством, а не я. Но я знал, вперёд знал, что подкараулю в жизни момент, когда… ну, окажусь более состоятельным, а они со своими бесконечными заявлениями об искусстве окажутся несостоятельными. Всё время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного.[114]

В общем, «молчи, скрывайся и таи»! Очень откровенное признание! И – своеобразное решение основной проблемы настоящего, талантливого творца: как войти в советское искусство, но не стать, извините за тавтологию, советским «совком».

М.Г.: Отношения Шукшина с товарищами действительно были двойственными. С одной стороны, он был парнем компанейским. К тому же поступил во ВГИК уже 25-летним, и с таким жизненным опытом, который многим его младшим однокашникам и не снился. В таком