«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

Каким вам показался Томас при первом знакомстве? Какие впечатления у вас остались?

Что ж, он тихий и спокойный, не вспыльчив – держится с достоинством, определенно. Ему присуща основательность.

Обычно мы с Томасом разговаривали между собой по-английски, но при первой и второй встречах – возможно, также при третьей и четвертой – определенно разговаривали только по-русски. С какого-то момента – это было, видимо, в конце 1970‑х – Томас возжелал говорить по-английски и стал у меня допытываться, правильный у него английский или не очень. Сейчас у него все хорошо с английским, не то, что раньше.

Чем привлекла вас поэзия Томаса Венцловы? Что вы разглядели в ней с самого начала?

Я читал его стихи в переводах Иосифа – переводы были замечательные. Иосиф много рассказывал мне о его поэзии.

Он прислал мне две его книги; давайте посмотрим, как они называются. Есть книга стихов, а есть книга прозы.

«Зимний разговор» [89].

Да, верно, одна из них называется так. Очень интересные, очень живые, очень хорошо написаны, очень проницательные.

Я не раз говорил ему, что с удовольствием прослушал бы один из его курсов. В Берлине он читал курс о Пастернаке и Цветаевой, обо всех наших с Иосифом любимых поэтах. И обо всех этих поэтах он написал в своей диссертации, она до сих пор не переведена. Он также написал много добрых слов о Заке Ишове, когда познакомился с Заком – тот учился у него, ходил на его семинар, но они также общаются в жизни. «У нас с Заком завязались очень теплые отношения, и я его очень уважаю. Он мне очень симпатичен». И тому подобное.

Что еще Иосиф говорил о Томасе?

Могу сообщить вам одну подробность. Я размышлял об этом, размышлял, как это можно перевести – в своем варианте я не вполне уверен. Это слово solnyshko. Производное от solntse. Ласкательное обращение хоть к мужчине, хоть к женщине. Я слышал, что Иосиф обращался так только к двум людям. В моем присутствии он обращался так только к Томасу.

Некоторые члены царской семьи употребляли слово solnyshko в переписке. Иногда его переводят «sunny», но это английское слово не передает его истинный смысл. Я и правда не знаю, как его перевести. Оно ближе к понятию «человек, который тебе очень дорог, драгоценнен».

В русском языке, как и в других языках и культурах, солнце может быть чем-то вроде метафорического обозначения крупных культурных деятелей или движений. Когда умер Пушкин, газеты вышли с заголовками: мол, солнце русской поэзии закатилось или угасло. По-моему, когда умер Иосиф, слово solntse употребили в нескольких заголовках.

Мы только что упомянули о том, что многие русские полагают: после приезда Иосифа в Америку время остановилось – так сказать, часы встали. И это напоминает нам, что другие, очень важные часы не останавливались. Вы присутствовали на вручении Нобелевской премии в Стокгольме в декабре 1987 года. Должно быть, вы испытывали эйфорию.

Эту новость я услышал по радио в машине. Подпрыгнул – чуть крышу головой не пробил. Я дозвонился ему в Лондон, чтобы сказать: «Поздравляю вас, Иосиф!», а он в ответ сказал: «Поздравляю и вас, Джордж!»

Он признал вашу роль в том, что он получил Нобелевскую премию. Как не запомнить этот разговор!

Безусловно, это один из самых памятных разговоров. Расскажу еще о двух: в 1977 году я позвонил ему в Энн-Арбор поздравить со свежеприобретенным американским гражданством. А через десять лет с гаком позвонил ему в Афины в его день рождения. Он только что вернулся из Стамбула и ярко описывал увиденное: «Военные корабли Третьего Рима идут под парами мимо Второго Рима, держа путь в Первый Рим». Позднее он включил это наблюдение в свое эссе «Flight from Byzantium»[90]. Он имеет в виду, что Москва – Третий Рим, а бывший Константинополь – Второй Рим.

Премию дали вовремя. На его родине уже чувствовались новые веяния – гласность и перестройка.

Да, премию дали вовремя, особенно если вспомнить, что его здоровье уже сильно пошатнулось. Я боялся, что Нобелевский комитет слишком поздно сочтет Иосифа достойным премии. Итак, я действительно получил приглашение в Стокгольм и был за это весьма признателен. Я был наверху блаженства.

Глава 5. Правило «хорошего словаря»

При наших предыдущих беседах вы рассказывали о своей дружбе с Иосифом Бродским и вашей долгой совместной работе. Хелен Мучник так написала об этом в журнале «Славик ревью» в 1974 году:

Джордж Клайн, работая совместно с поэтом, перевел большую часть его опубликованных (на английском языке. – Прим. пер.) произведений. Он сделал это с образцовой скромностью и чуткостью, и получилось у него ничуть не хуже, чем у всех остальных известных мне переводчиков. Его предисловие – превосходная критическая статья, а его «Заметки к переводу» – показательный пример здравомыслия [91].

Особенно хвалили «На смерть Жукова». Джон Бейли написал в статье в «Лос-Анджелес таймс», что я «совершил чудо, сумев сохранить» размер и ритм, с паузой или перерывом в середине каждой строки[92].

Иосиф определенно говорил, что доволен вашими переводами. В своей диссертации ваш друг Зак Ишов цитирует адресованную вам заметку на полях рукописи, содержавшей шесть новых переводов. Заметка была написана наполовину на русском, наполовину на английском:

Дорогой Джордж, Я просто потрясен: получилось замечательно. Черт с ними, с рифмами, если получается так. Огорчает меня только одно: невозможность благодарности, ибо ничего адекватного я сделать Вам не в состоянии. Forever yours Joseph. По-моему, мне невероятно повезло. Excuse me, please, my terrible English. But I should like to say you the following: remember I respect and love you. From my point of view you are a big man [93].

Давайте рассмотрим некоторые из ваших подходов к переводу, а для начала подытожим ваш опыт совместной работы с Иосифом в «донобелевский» период. Многие уже поделились своими воспоминаниями о работе с ним, но именно вы первым открыли его поэзию англоязычной аудитории.

Это был уникальный опыт. Я работал в тесном сотрудничестве с русским поэтом, который владел моим родным языком глубоко, тонко и в то же время несовершенно – а я пытался при содействии поэта передать его стихи средствами этого языка. Это всегда бодрило ум, иногда обогащало познания, но изредка обескураживало и преподавало урок смирения. Я выяснял, какие