«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

аудитория (а не церковь) была для него единственным священным местом в пределах нашего колледжа. «Они не умеют писать. Ну-у, потому что, видите ли, ну-у, они ничего не читали. Знаете ли, ну-у, это же… ну да ладно…» Вот слова тогдашнего Меллоновского профессора литературы после особенно неудачного занятия, когда он расхаживал по моему кабинету, сердито топая, в шапке, которую донашивал со времен своей, как он выражался, «сибирской фазы». Я сказал: «Иосиф, именно для этого вы здесь. Чтобы научить их». Долгая пауза. Он несколько раз торопливо затягивается сигаретой, задумчиво глядя в окно. Затем – кошачья улыбка во все лицо, русские медвежьи объятия, прыжок к двери. «Конечно, конечно, ну-у, да, ну-у. Мы должны начать, ну-у, с начала». Я выскочил вслед за ним в коридор, окликнул: «Кстати, а с начала – это с чего?» Он хихикнул: «Конечно, с „Книги общей молитвы“». Это прозвучало из уст еврея-атеиста [85].

Разные люди видели разные грани его натуры. Вы читали «A Personal Memoir»[86] Людмилы Штерн?

Да, я написала рецензию, тоже для «Кеньон ревью».

В некотором роде книга очень милая, очень интересная, хотя в ней было полно самых разных ошибок. Я, кажется, уже говорил вам, что читал гранки, так что мне удалось исправить некоторые ошибки и заполнить кое-какие лакуны. Книга очень хорошая, заполняет много пробелов, о которых еще никто не написал, – пробелов в истории его взаимоотношений с некоторыми людьми в Ленинграде и с русскими эмигрантами в нашей стране. В книге ничего не сказано обо всех тех американцах – в том числе о крупных американских и британских поэтах, – которые стали его друзьями.

Что ж, например, те люди, те американцы, с которыми он познакомился в Ленинграде. Карл и Эллендея Проффер, Строуб и Брук Тэлботт, Сэм Реймер, Дик Сильвестр, Питер Вирек, Майк Каррен, Джим Биллингтон – этот список можно продолжать. Я, наверное, мог бы перечислить примерно дюжину имен.

Он искал знакомства с ними и во многих случаях становился их близким другом, очень близко подружился с Питером и, как вы знаете, со мной и еще несколькими людьми. Он очень хорошо умел – как бы это сформулировать? – судить о людях и чуял чуть ли не с первого взгляда, что перед ним хорошие люди, серьезные люди, умные, эрудированные, тонко чувствующие, и ему хотелось быть среди них, дружить с ними. Таких людей было не очень много.

То же самое он проделал чуть ли не с первого взгляда с Шеймасом Хини, Дереком Уолкоттом, Марком Стрэндом, Сьюзен Сонтаг и Бобом Силверсом. И наверняка еще с двумя или тремя, чьих имен я сейчас не припомню.

Я это заметила. В книге Штерн время почти что останавливается после приезда Иосифа в Америку, но то же самое можно сказать и о книге Лосева.

Что вы имеете в виду?

Ну-у, Лосев дает подробный, богатый нюансами разбор судебного процесса и ссылки в России, но последующая, американская стадия жизни Бродского занимает лишь треть книги. О его женитьбе Лосев сообщает мимоходом, ограничившись одной фразой. Американские годы летят стрелой, словно они были всего лишь кодой, однако этот период был в своем роде глубоким и богатым на немаловажные дружеские отношения, а также самым долгим отрезком творческого пути Бродского как поэта.

Он как-то сказал – вы наверняка слышали эту фразу, он наверняка повторял ее не раз; в Стокгольме, в моем присутствии, он сказал одному немецкому издателю: «Ну-у, я очень тщательно выбираю себе друзей». Он намекнул, что друзей у него лишь горстка, и в каком-то смысле это правда – друзей было, пожалуй, около дюжины. Эта фраза предваряла заявление: «И один из лучших и самых важных для меня друзей – Томас Венцлова». Я планировал вернуться к этой сцене попозже; собственно, за этим последовала очень убедительная реклама, адресованная немецкому издателю. Иосиф сказал: «Вам определенно стоит выпустить книгу стихов Венцловы в переводе на немецкий».

Несомненно, Иосиф очень поддержал Томаса Венцлову в критический момент. Мне сразу же вспоминается 11 мая 1975 года, когда этот литовский поэт обратился к ЦК Коммунистической партии Литвы, требуя выпустить его за границу. Спустя неполный год, 1 апреля 1976 года, Бродский написал в «Нью-Йорк ревью оф букс»: «С тех пор о нем ничего не слышно, и в свете событий, описанных в известных нам документах, становится страшно за его будущее». И продолжил: «Томас Венцлова – литовец, что дополнительно ухудшает его положение, поскольку мало кто из американцев хоть приблизительно знает, где находится Литва. Позвольте, не утомляя вас уроками истории и географии, констатировать, что Венцлова – лучший из поэтов, ныне живущих на территории империи, одной из небольших провинций которой является Литва. Я осмеливаюсь во всеуслышание оценивать его произведения таким образом, поскольку в нашем полушарии я знаю их, пожалуй, лучше всех в силу того, что я переводил его стихи на русский» [87].

Этот отрывок не передает всей резкости и пронзительности короткой статьи Бродского, опубликованной в ситуации, когда промедление было крайне опасно. Статью он завершил так: «Нам надо действовать эффективно и на гораздо более ранних стадиях. В любом случае стороне защиты требуется намного больше времени, чем стороне обвинения, а время перестает быть хорошей вещью, когда им начинает распоряжаться государство».

Иосиф неустанно старался помочь Томасу и, не сомневаюсь, в какой-то мере действительно помог. В прессе писали всякие гадости про Томаса. Его могли бы упечь в каталажку или отправить в ссылку за то, что он говорил и писал, за то, с кем он общался, и тому подобное.

Как вы познакомились с Томасом? Наверное, уже после того, как в 1977 году он эмигрировал.

Нас свел Иосиф. Я впервые услышал о Томасе, когда был у Бродского в Ленинграде. Еще до приезда Томаса в нашу страну Иосиф уговорил меня перевести одно его стихотворение. То самое, которое посвящено Мандельштаму, оно называется «In Memory of a Poet»[88]. Иосиф называл его крупным поэтом нашего времени, крупным поэтом XX века – и, полагаю, так, вероятно, и есть. Разумеется, в моей душе нашли отклик некоторые темы стихотворения, которое я перевел. Я не знаю ни слова по-литовски, но, чтобы перевести эту вещь, работал совместно с двумя литовскими эмигрантами.

Я уверен, что запомнил бы Томаса, если бы мы повстречались во время одной из моих поездок в Россию, включая те две поездки, когда я виделся с Иосифом в Ленинграде, – в 1967‑м