«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

язык. Чтобы закончить с этой метафорой, следует добавить, что вскоре пассажир капсулы обнаруживает, что гравитация направлена не к земле, а от нее» [73].

Ниже Бетеа добавляет: «Утопист пишет в надежде, что капсула, увлекаемая гравитацией, начнет снижаться в сторону Земли; поэт же движется по своей одинокой, центробежной траектории. В конечном итоге Бродский, как и Цветаева, – изгнанник даже среди изгнанников. Он стоит особняком, не будучи ни персонажем первосцены [74] в чужом романе о любви и семье, ни бунтарем на площади чужого политического подсознания. Он сам себе выбирает роли и сам отвечает за успех или провал спектакля».

Бетеа называет это (выделяя термин курсивом) «создание изгнания», поясняя, что Бродский создавал изгнание сам. В этой книге, вышедшей в 1994 году, Бетеа пишет: «После наступления эры постгласности и неизбежного отмирания „пиитической модальности“ в русской литературе Иосиф Бродский, возможно, окажется последним великим поэтом этой традиции, поэтом, о котором можно сказать, что он создал сам себя, а его, в свой черед, создали его произведения». Громкое заявление. Неудивительно, что у него были кошмары, о которых вы уже упоминали [75].

Да, я как раз думал об этом фрагменте из «Полемического вступления» Бетеа. Я нахожу это высказывание Бетеа проницательным и глубоким. Оно также подтверждает мой тезис: Бродский как великий русский поэт и великий англоязычный эссеист создал себя сам, хотя достичь этого ему немножко помогли такие люди, как Усачевский, Либерман, Юрий Иваск и я.

Что ж, попытки подвергнуть Иосифа психоанализу – это не по моей части, но, очевидно, в нем была своего рода внутренняя искра[76] или пламя.

Но эта искра нуждалась в проводниках и советниках. В этой связи меня очень заинтересовало письмо, которые вы написали Элизабет Крей, исполнительному директору Академии американских поэтов, 2 июля 1972 года – в тот же день [77] , когда Бродский летел из Лондона в Детройт. Правильно ли я понимаю, что на определенном этапе его пытались продвигать в том же стиле, как продвигали Вознесенского?

Вот отрывок из вашего письма:

С большой радостью принимаю ваше великодушное предложение продлить выступления Бродского – провести второй вечер; не сомневаюсь, Иосифа оно тоже обрадует. Гонорар, который вы предлагаете, меня вполне устраивает и, не сомневаюсь, устроит и Иосифа.

Не сомневаюсь, г-н Оден с самыми добрыми намерениями написал г-же Сельме Уорнер насчет организации вечеров Иосифа. И, возможно, у Иосифа тогда были финансовые затруднения. Но теперь ему выплатили авансы в нескольких издательствах (например, за немецкое издание в «Пипер ферлаг»), а в ближайшем будущем он будет получать неплохую зарплату в Мичиганском университете, так что острой нужды в деньгах у него нет. Более того, Оден, вероятно, думал о привычных (для него самого) вихреобразных гастролях а-ля Вознесенский – чтобы их организовать, и впрямь, наверное, понадобились бы услуги г-жи Уорнер. Но случай Иосифа – принципиально иной: он поэт, устремленный внутрь себя и «герметический», а не поэт-трибун или поэт-театрализатор. Г-жа Уорнер почти наверняка установит ему гонорары на уровне Вознесенского (от тысячи до полутора тысяч долларов за выступление), и тогда Бродский фактически окажется не по карману академической среде – именно той аудитории, на которую ему следует рассчитывать в долгосрочной перспективе. Я уверен, что по этим и многим другим причинам Иосиф не пожелает, чтобы г-жа Уорнер или ее агентство стали его «гастрольными менеджерами».

Но, конечно, это решение он должен принять сам, когда прибудет в нашу страну – между 5 и 10 июля. А тем временем умоляю вас не отменять поэтические вечера под эгидой Академии в Доннеловском библиотечном центре [78].

Да-да. Вы согласны, что я правильно поступил, отклонив идею привлечь Уорнер?

О да, хотя, надо сказать, по нынешним деньгам тысяча долларов кажется мизерной суммой. Безусловно, вы поступили правильно. Очевидно, ваши опасения были вполне обоснованными, особенно в свете следующего абзаца этого письма: «Возможно, вы не знаете, что осенью прошлого года выступления Вознесенского были назначены на один и тот же день, в вечернее время, в Мичиганском университете и в другом (отдаленном) кампусе». Срыв выступления «настолько огорчил и возмутил слушателей в Мичиганском университете, что они подумывали подать в суд на г-жу Уорнер и ее агентство. Полагаю, в случае Иосифа жизненно необходимо не допускать таких накладок».

Да. Это тоже было важно. Я полагал: Иосиф определенно не пожелает, чтобы его делами управляла госпожа Уорнер: она стала бы требовать с университетов или с таких центров, как нью-йоркская ИАМЛ[79], по 1000–1500 долларов за выступление.

Но это означает, что в определенный момент на заре его карьеры вы сыграли абсолютно ключевую роль. Если бы вы не написали это письмо, если бы вы не оказались в нужном месте и не вмешались, его карьера, подозреваю, пошла бы совсем другим путем.

Разъясните свою мысль поподробнее.

Теперь нам кажется, что все наладилось само собой, но на том раннем этапе многое висело на волоске – все было намного туманнее, чем представляется нам теперь, когда мы оглядываемся на прошлое. Возможно, его судьба сложилась бы иначе, если бы он стал гастролировать по всей стране и читать стихи в огромных залах, получая по 1500 долларов за выступление, а-ля Евтушенко.

Довод очень веский. Признаюсь, в таком разрезе я об этом не думал.

Если бы Бродского продвигали в том же стиле, как Евтушенко или Вознесенского, все могло бы пойти совсем иным путем.

Полагаю, могло бы произойти, тем более что он боготворил Одена и воспринял бы совет Одена очень серьезно. В каком-то смысле мне пришлось отговаривать его последовать совету Одена.

Его нестандартный успех в академическом мире – поразительное достижение для человека, который бросил школу в пятнадцатилетнем возрасте.

А он сильно волновался, опасаясь, что преподавание в университете ему, не имеющему ни ученой степени, ни диплома, будет не по плечу. Я напомнил ему, что в 1967 году в Ленинграде он прочел мне интереснейшую лекцию об истории поэзии в его родном городе с 1950‑х годов. Я заключил, что передо мной талантливый, прирожденный преподаватель, и, по-моему, смог убедить его, что моя оценка не завышена.

В конце концов Евтушенко тоже сделал карьеру в американском академическом мире. А дорогу ему проторил Иосиф – ирония судьбы, если учесть настороженное отношение Иосифа к Евтушенко. Однако в те первые годы запросто могло случиться, что академическая среда отшатнулась бы от Бродского.