«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

Старение! Здравствуй, мое старение!

Крови медленное струение.

И продолжает:

В полости рта не уступит кариес

Греции Древней, по меньшей мере.

Смрадно дыша и треща суставами,

пачкаю зеркало. Речь о саване

еще не идет. Но уже те самые,

кто тебя вынесет, входят в двери.

Что ж, довод веский. Мне это как-то не приходило в голову. Вы были его студенткой – казалось ли вам, что он уже старик? Сколько ему было лет, когда вы посещали его семинары?

Это было спустя несколько лет после приезда в Америку. У него было время, чтобы привести в порядок зубы.

Верно, но вы говорили, что, когда он у вас преподавал, ему еще не было сорока.

Да.

И он просил вас обращаться к нему «Джозеф». Этот обычай появился у него только лет в сорок, никак не раньше.

Так утверждала Людмила Штерн [69] , но она ошибалась. Когда я его впервые увидела, ему было лет тридцать шесть – тридцать семь. Наверное, я могу утверждать, что я – одна из девушек, о которых идет речь в стихотворении «В Озерном краю».

Кстати, внимательно ли вы прочли перевод стихотворения «1972 год»?

Стихотворение великолепное, а при переводе на английский многое определенно теряется. Некоторые строки остаются звучными даже в переводе:

Aging is growth of a new but a very fine

hearing that only to silence hearkens [70].

Ну а если сравнить перевод с русским оригиналом?

Перевод довольно скверный, даже не знаю, кого в этом винить. Но я изучил его внимательно. Русский текст превосходен, но, вероятно, это самое труднопереводимое стихотворение Иосифа – по крайней мере, из всех написанных к тому моменту. Дело в оригинальных и ярких особенностях стихотворения: «разрушительные» тройные дактилические рифмы, неточные рифмы. Сомневаюсь, что найдется человек, кому под силу более-менее точно передать это по-английски. «Алан Майерс вместе с автором» определенно не сумели. Одно из самых сильных мест в этом сильном стихотворении – список всего, что поэт постепенно теряет: «волосы, зубы, глаголы, суффиксы». Я уже рассказывал, как Иосиф поправил меня в аэропорту – из этого явствует, как глубоко он беспокоился из‑за потенциальной потери «глаголов и суффиксов».

Энн-Арбор он охарактеризовал как «скромный городок, гордящийся присутствием на карте», хотя в нем тогда жило приблизительно 100 тысяч человек; наверное, по сравнению с четырьмя с гаком миллионами в Ленинграде – маловато. Но Иосиф завоевал и Нью-Йорк – город вдвое крупнее Ленинграда, бесконечно сложный, с неиссякающей энергией, с задиристым творческим духом, город, где в кругах влиятельных и могущественных царят волчьи нравы, Нью-Йорк со всеми его этническими кварталами, ресторанами и трущобами.

Да, он, бесспорно, завоевал Нью-Йорк.

Даже многие американцы не смогли бы прижиться в Нью-Йорке – городе с пьянящей энергией, неуемным умом и неутолимой жаждой успеха. Для бывшего советского гражданина, который пятнадцатилетним мальчиком бросил школу, – достижение колоссальное: за каких-то несколько лет сделаться признанным поэтом и влиятельной фигурой в литературном мире Нью-Йорка.

Вы же знаете, что к этому достижению он пробивался с боями.

О, боев было предостаточно. Сам факт того, что он прокладывал себе дорогу в довольно хищном литературном мире…

Согласен, это было ошеломительно. Я наблюдал за этим процессом на разных этапах. Что ж, в каком-то смысле ему очень посчастливилось: два-три русских эмигранта прочитали его стихи, когда на английский было переведено довольно мало. Они разглядели его истинный масштаб и смогли кое-чем ему помочь.

Если говорить о русских эмигрантах, то самую большую роль в судьбе Иосифа сыграл Алекс Либерман. Колоссально могущественный человек в сфере культуры. Он стал весьма важной персоной во всей издательской империи «Конде Наст», выпускающей такие журналы, как «Вог» и «Мадемуазель», – вот благодаря чему на их страницах появился один из ранних переводов яркого стихотворения Бродского.

Над этой историей я размышляла, когда работала над книгой «Иосиф Бродский: Беседы». Одно из первых интервью в массмедиа, где в Иосифе увидели не диссидента-изгнанника, а поэта, – «Карта стихотворения поэта» [71] . Эта публикация – ваш перевод «Сретенья» и интервью, которое вы взяли у Бродского по поводу этого стихотворения, – увидела свет в сентябрьском номере «Вог» за 1973 год.

Успех Бродского часто считают его собственной заслугой, но ему также невероятно повезло. А если бы судьба не свела его с такими людьми, как Либерман или композитор Владимир Усачевский? Важную роль сыграла также жена Усачевского, Бетти Крей, – она была исполнительным директором Академии американских поэтов в Нью-Йорке, где нас с Иосифом пригласили выступить в конце октября 1972 года.

Вам с Иосифом по-настоящему посчастливилось. Крей – личность легендарная и прозорливая – пропагандировала поэзию. Стенли Куниц назвал Крей «душой и движущей силой почти всех программ и проектов, благодаря которым Нью-Йорк сделался столицей поэзии в пределах США и одним из мировых центров поэзии». С Либерманом вам тоже посчастливилось. Решение опубликоваться в «Вог» или «Мадемуазель» было и для вас, и для Бродского – да и для кого угодно – просто революционным.

Я и не думал, что в эти журналы можно что-то предложить, но поступила просьба то ли от самого Либермана, то ли через кого-то от имени Либермана. Ни дотоле, ни впоследствии я никогда не публиковался в этих журналах. Зачем мне понадобилось бы в них публиковаться? То было уникальное и судьбоносное стечение обстоятельств либо, возможно, просто удача. Не знаю, сколько читателей у этих журналов, знаю лишь, что очень много. Тиражи большие, эти журналы читают люди, которые ценят модную одежду и обычно интересуются искусством. Не самое плохое место для публикаций – просто меня не посещала идея в них публиковаться.

Подмечали ли вы в Бродском какие-то предвестья его настойчивого стремления не просто выжить, но и достичь столь грандиозного успеха?

Не знаю. Читали ли вы книгу… предполагаю, вы ее прочли… книгу Дэвида Бетеа? По-моему, он рассматривает этот вопрос в книге «Иосиф Бродский и создание изгнания»[72].

В этой книге я отметила для себя одно примечательное место. Бетеа цитирует слова Бродского: «Изгнанный писатель похож на собаку или человека, запущенных в космос в капсуле (конечно, больше на собаку, чем на человека, потому что обратно вас никогда не вернут). И ваша капсула – это ваш