На крейсерах «Смоленск» и «Олег» - Борис Карлович Шуберт

на одинаковых основаниях возили уголь как нам, так и нашим противникам; но можно ли было обвинять этих людей в таком поступке, какое им было дело до нашей вражды и того взгляда, которого держится их правительство? Предприятие было выгодно, и ими руководил простой коммерческий расчет. Скверно было то, что вместо кардифского угля, за который платило наше правительство, эскадра получала скверный вестфальский, дурные качества которого, сказавшиеся уже на походе, были одной из многочисленных причин, совокупность которых привела эскадру к гибели. Но положение эскадры было таково, что мы были бессильны против этого явного злоупотребления: приходилось брать то, что давали и, конечно, безвыходностью нашей и пользовались хозяева предприятия.

2 апреля в Камран пришел французский крейсер «Descartes» под флагом контр-адмирала Жонкьера (de la Jonquiéres), и после салюта адмиралы обменялись визитами. На другой день крейсер ушел, и вернулся из Сайгона госпиталь «Орел». 4-го «Олег» ходил в дозор. Гуляя взад и вперед перед входом в бухту, нами были замечены два парохода, идущих мимо Камрана, – один пробирался на север, другой – на юг. Конечно, интересными для нас были только первые пароходы, как направляющиеся в сторону расположения неприятеля – их непременно следовало осматривать. Но тут произошло какое-то непонятное для меня недоразумение: англичанина, шедшего на север, как он передал сигналом, в Гонконг, мы оставили в покое, а немецкий пароход «Keloong», спускающийся к югу, – остановили холостым выстрелом, после чего я был командирован на пароход, но не для осмотра, а лишь спросить – какие у него новости? Оказалось, что «Keloong» идет в Сингапур из Гонконга и везет 2000 кули. Действительно, масса полуголых китайцев, перевесившись через борт на всей длине парохода, глазела на мой вельбот, а у парохода стоял такой специфический запах от этого живого товара, что не было сомнения в правдивости показаний капитана, и так как новостей он никаких не знал и с японскими судами не встречался, то не было никакого смысла задерживать пароход дальше. Возможно было, что адмирал запретил производить осмотр пароходов, боясь нареканий в том, что русские, утвердившись в нейтральной бухте, сделали из нее базу для своих операций, но к чему же было тогда ломать комедию и останавливать пароходы, задавая им бесполезные вопросы?

8 апреля, «Descartes» вернулся с моря. В письме, присланном с крейсера нашему командующему, адмирал Жонкьер официально сообщал, что Япония протестует против стоянки эскадры в Камране, и было ясно, что злоупотреблять гостеприимством Франции, которым эскадра пользовалась уже не в первый раз, нельзя ни в коем случае, а потому надо уходить, но куда? Где ждать теперь 3-ю эскадру и что станет с четырьмя нашими транспортами, только вчера ушедшими в Сайгон для пополнения запасов? На другой день в первом часу дня, боевые суда вышли из бухты, оставив в ней транспорты и «Алмаз». Адмирал Энквист еще 5 апреля перенес свой флаг с «Алмаза» на «Олег». Вспомогательные крейсера отделились от эскадры в дозор, перед входом в бухту, а мы все, отойдя несколько от берега, застопорили машины.

Так прошло 4 дня; днем эскадра держалась в виду бухты, выставляя дозорную цепь, ночью смыкалась не зажигая огней; шатанье это было очень томительно. Утром 13-го из Камрана вышли наши транспорты с «Алмазом», и вся эскадра двинулась затем вдоль берега, на север. Около 5 часов дня все корабли стояли уже на якоре в бухте Ван-фонг (Van-fong), расположенной на 40 миль к северу от Камрана. Новое место нашей стоянки было еще шире Камранской бухты, и эскадра, разместившись здесь в 4 линии, заняла лишь переднюю часть бухты. По дороге сюда мы снова повстречали «Descartes», который, разойдясь с нами и прибыв через два дня в Сайгон, мог донести своему правительству, что видел нас уходящими из бухты Камран. За четыре дня нашего болтания в море подошли еще несколько пароходов с грузом для эскадры; среди них были угольщики и пароходы с провизией, – на одном привезли даже парфюмерию и скверный табак. В последнем мы давно чувствовали недостаток и потому с радостью набросились на эту дрянь, которую, при других условиях, никто из нас не стал бы курить. Благодаря подвозу провизии на пароходах и установившейся вскоре доставке туземцами на корабли скота, кур, яиц и проч., являлась возможность хоть в отношении стола встретить как следует наступающие дни праздников Пасхи; в остальном же все шло по-старому: дозоры, погрузки, вахты, требующие неослабной бдительности, с той разве только разницей, что здесь, благодаря более мягкому климату и постоянному бризу с моря, все это было не так утомительно, как в Носи-бе.

Ночью 16 апреля на кораблях служили пасхальную заутреню и обедню. Адмирал, указывая в сегодняшнем приказе (№ 206) на то, что японцы выбирают для своих нападений время, когда, по их расчетам, бдительность врага ослаблена, и что таковым моментом является ночь перед Светлым Праздником, предписывал во избежание каких бы то ни было неожиданностей в течение предстоящей ночи, с наступлением темноты, удвоить бдительность на судах и иметь наверху, кроме вахтенных чинов, половинное число орудийной прислуги, минеров у прожекторов и телеграфистов. Ночь стояла темная, пасмурная. На горах, обступивших бухту, в нескольких местах горел лес, – явление здесь весьма обыкновенное; где-то далеко-далеко вспыхивало зарево тлеющего вулкана. Суда стояли без огней, пропадая во мраке. Я был на вахте. Стоя на верхнем мостике, можно было лишь угадывать расположение эскадры, по доходящим иногда до слуха отрывочным звукам церковного пения и думая об этой странной встрече Светлого Праздника, в голове невольно возникали христианские катакомбы…

Какая тишина кругом! Но вот, откуда-то справа, доносится, потрясая воздух, радостное пение; один из броненосцев внезапно ярко освещается и после вновь водворившегося молчания с него отчетливо раздается громкое «покорнейше благодарим ваше превосходительство»; вслед за тем корабль снова становится невидим. Это «Суворов»; на нем отошла заутреня и адмирал поздравил команду с наступившим праздником. В рубке звонит телефон; «Христос Воскресе!» передают мне из кают-компании, – в телефон слышится еще веселый смех, и, наконец, отбой. Палубы освещены и у нас; адмирал Энквист поздравляет команду, затем матросы спускаются вниз разговляться, желающие – на обедню. На корабле снова темно. Ночь проходит спокойно. Такие все хорошие мысли лезут в голову, так тепло на душе, что мысль в своем стремлении вперед перескакивает через грозное будущее, как будто счастливый исход его не подлежит никакому сомнению. Перед концом вахты глаз, привыкший к темноте, замечает что-то на поверхности воды; открывается прожектор, и ослепительно-яркий луч падает на тихо скользящую шампуньку: освещенный парус ее резко белеет на фоне темного берега. Проснувшиеся