Только хорошее - Ольга Остроумова

всем говорит абсолютную правду. Просто эта правда до такой степени нелицеприятна, что люди не в состоянии в нее поверить. Заявляет она, например, Лыняеву: «Вот женитесь Вы на мне, я даже скажу как это будет…» и честно рассказывает, как это действительно будет, как она примется крутить им да вертеть. А он думает: ну, шутит барышня, наверное. И Мурзавецкая думает — шутит. А Глафира просто открыла для себя, что так жить удобно — никакая она не лгунья. Мне очень нравился кусок с Купавиной, когда Глафира примеряет наряды. Мы уходили за кулисы, обсуждали что надеть и вдруг я появлялась на сцене снова в своем черном монашеском платье. Только я так придумала, что оно сзади было все расстегнуто. И вот выходила, платье как бы случайно падало с меня, и я вышагивала из него, оставаясь в одной рубашке. То есть — выползала из этой монашеской шкуры. Такая для меня была Глафира: радостная, шаловливая, не ханжа. Ханжами оказывались все остальные. И даже знаменитый театральный критик Игорь Борисович Дюшен написал тогда замечательную статью о том, кто же в этом спектакле «волки», а кто «овцы».

Репетировали у Эфроса спектакль «Веранда в лесу». И как-то однажды Анатолий Васильевич радостно удивился мне, очень похвалил. А трансляция-то с репетиции идёт на весь театр. И я вдруг как ляпну: «Ну, конечно, Анатолий Васильевич, я наконец-то в профессиональном театре, до этого все время в самодеятельности участвовала». Дунаев слышал, а все равно относился ко мне замечательно. И ведь я была не просто виновата перед ним, а несправедлива! Он, конечно, был профессиональным режиссером, он знал ремесло, просто у Эфроса — со всем другой театр.

Мой папа, Михаил Алексеевич Остроумов

Дедушка. 1916 год

У дома дедушки и бабушки в Алексеевке. Маленькая девочка в центре — моя сестра Рая. 1932 год

Село Алексеевка. Крестный ход на иордань

Наш дом в Алексеевке, который у нас отобрали

Мой папа — школьный учитель (в центре справа). 1941 год

Первый съезд Чкаловской (ныне Оренбургской) епархии. 1947год. Четвертый справа в первом ряду — священник А.П. Остроумов

Бабушка и дедушка со своими детьми — Лидой, Колей, Мишей и младшим братом дедушки Александром

Папа умел все

Папа

Папа

Бугуруслан, ул. Партизанская. 1950 год

Дядя Гайк Аракелян, муж тети Лиды

Моя мама Наталья Ивановна Остроумова (в девичестве — Кудашова)

Папа рисует

Мама в Бедярыше. 1931 год

Тетя Лида, папина сестра, с детьми — Юлей и Димой

Мама с Раей

Бабушка с Георгием

Мама. Рая, Люда и Гера. 1946 год

Люда, Гера и я в одеяле

Брат Георгий (Гера)

Георгий

Я. 1949 год

Мама

Мама и я. Бугуруслан. 1950 год

Мне 2 года

Бабушка Антонина, какой я ее помню

Я и брат Георгий

Папа

Бабушка и дедушка со своими взрослыми детьми

Дом дедушки в Бугуруслане. Все внуки

Село Алексеевка. На могиле бабушки, маминой мамы. 1954 год

Моя старшая сестра Рая

Мы с Геркой

Папа с братом Николаем

Папа с сестрой Лидией

Бабушка с дедушкой, их дети и внуки

На привале. Помывка

Моя сестра Люда

Маленькая Оля с новорожденным братом Мишей

Мой любимый племянник Андрей, анестезиолог, который умер молодым в своем кабинете

Папа на фоне фотографии из фильма «…А зори здесь тихие»

Куйбышев. Наш двор. 1972 год

С удивительно наполненными паузами, со своей особой атмосферой. Как он этого добивался? Вот честно — не знаю. Наверное — просто магия таланта. Например, на репетиции спектакля «Веранда в лесу» сидим мы в беседке втроем: Оля Яковлева, Аня Каменкова и я. (Мы с Аней играли падчериц Натальи Петровны). Сидим молча, а должно быть сильнейшее напряжение, потому что у героини Яковлевой, как бы нашей мачехи, потерялся в заповеднике сын. Эфрос ничего такого необыкновенного не предполагал, просто: «Посидите, посидите. Не говорите ничего». Потом я должна была встать, начать ходить из угла в угол и — взрыв! Но именно чтобы произошел этот взрыв, ему нужна была такая пауза. Наполненная.

ЛЕВА КРУГЛЫЙ

У Эфроса мне довелось работать не много. Но это, в общем, абсолютно понятно. В основном, моим режиссером был