Только хорошее - Ольга Остроумова

невозможно. И однажды мы отправились туда двумя машинами: в одной Валентина Тихоновна Панфилова с мужем, в другой — Мишка, Оля и я. Валя как настоящий директор театра все заранее узнала — где остановиться, куда пойти. Приехали сначала в Святые горы, были на могиле Пушкина в Святогорском монастыре. Добрались до гостиницы. Какая-то она такая оказалась «советская». Валентина Тихоновна говорит: «Нет, нет, нет. Здесь мы жить не будем». Тут же позвонила куда-то, узнала, что есть гостевой домик в самом Михайловском. Едем туда. По дороге заезжаем в усадьбу к Ганнибалам. И, наконец, оказываемся в Михайловском. Дом Пушкина маленький — три комнатки, кухня, верандочка. Рядом — избушка Арины Родионовны. А с верандочки лестница ведет прямо к речке Сороти. И сама усадьба небольшая. Гуляем по аллеям, рядом экскурсия и вдруг слышу абсолютно оперное колоратурное сопрано: «Я помню чудное мгновенье». Оборачиваюсь, экскурсоводша в экстравагантной шляпе поет. Думаю: «Мать честная! Это что-то невероятное».

А на следующее утро, в шесть часов, когда никого еще нет, я отправляюсь к Сороти. А идти надо так: из дома, где мы живем сначала по гравийной дорожке, потом по песчаной. И такая вокруг тишина, что звук моих сандалий ощущается как громыхание. Прохожу прямо по усадьбе, мимо дома Пушкина, и все время думаю как он стоял на крыльце и встречал Дельвига, глядя вот на эту вот калитку. Выхожу из калитки, и вдруг вижу — колея. Причем, не шинами машин наезжена, а телегой! Колея от телеги, совсем как при нем. И вот эта тишина, трава на заливных лугах, густая невероятно, это ясное утро — все пушкинское. Вдруг слышу звук из детства, как-будто дерево об дерево стучит, а я уж давно городской житель, не сразу поняла — ведь это же молотилка! Не механическая, а вот именно такая, какой в Алексеевке молотили хлеб!

В Михайловском у меня было ощущение, будто бы я вернулась домой. И, конечно, надо обязательно свозить туда внуков. Вот сейчас подрастут немножко и поедем!

ФИНАЛ…

Я совершенно не помню, когда папа начал писать свою книгу. Он переплел пять, или шесть экземпляров, подарил каждому из детей. Потрясающий подарок — история семьи Остроумовых на фоне истории жизни страны. Папа оказался не просто книгочеем, но еще и невероятно литературно одаренным человеком.

Я всегда помню его читающим. Вот он пьет чай, и обязательно перед ним журнал или книга и папа так:

— Хы-хы.

— Пап, что? Чего там?

— Да вот…

И начинал читать какой-нибудь кусочек из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Еще чай перед ним в подстаканнике стоит, а он не может не поделиться с нами радостью — читает Гоголя.

Папа был невероятно деликатным человеком. Никогда ничего не требовал от других, не только не требовал, даже не просил. Все, что мог делать сам — делал. Если заболевал, уходил тихонько к себе в кабинетик:

— Папочка, что такое? Что болит?

— Ничего-ничего, все в порядке!

— Может тебе чай принести? Или лекарства?

— Нет-нет, не беспокойся, все пройдет.

Папа был всегда маленький, худенький — метр шестьдесят пять, не больше. А когда перед смертью заболел раком, стал совсем прозрачным. И все равно ни на что не жаловался. Я приезжала, а он рассказывал, смеясь:

— Представляешь, не могу теперь сам ничего делать.

Не жаловался, а именно иронизировал над собой, чтобы ни в коем случае не загрузить собеседника своими проблемами. Мы общались, смеялись и от него, больного, слабого, умирающего перетекала в меня какая-то невероятная сила. Сила духа.

В следующий раз я приехала, когда папы уже не стало. Тринадцатое декабря, зима. Папу привезли в церковь на отпевание. Я помню, как он помогал в храме дедушке в свое время, и как это было высоко и торжественно. А здесь вышел, не могу даже сказать священник, а именно — поп. С засаленным пузом, что-то дожевывающий на ходу. То, что для нас было горем и величайшим событием, для него — просто обыденностью. Скучной работой. Рядом с ним дьячек, под стать попу, неуклюже размахивал кадилом. Пузатый поп что-то бормотал, повторяя все время: «Михаил и Зинаида». (Эту Зинаиду, тоже новопреставленную, отпевали заочно вместе с папой, в церкви ее не было и от этого возникало какое-то и жуткое, и нелепое ощущение. Фантасмагорическое…)

Все стояли со скорбными лицами, а я отошла к притвору, и вдруг поняла, что улыбаюсь. Ну, правда, смешно. Поп этот, дьякон, неведомая Зинаида… Абсолютно «гоголевщина» какая-то. Подумала: «Папа бы меня не осудил». И неожиданно почувствовала — он сейчас рядом. Он вместе со мной улыбается…

P.S.: Много лет я мечтала о том, чтобы напечатать уникальную папину книжку. И не только потому, что это мой чудесный папа ее написал, а и потому, что в книге — настоящая, правдивая, сокровенная история страны и народа. Очень надеюсь, что те, кто прочитал мою книжку, с огромным удовольствием прочтут и папину.

Примечания

1

Пока готовилась книга, спектакль выпущен и с успехом идет в Театре Моссовета