Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

тщательно скрывал факт этой первой публикации. Но едва ли он забыл о ней: ни один писатель не может забыть своего первого выхода в свет.

В 1903 году в “Журнале для всех”, рассказывая о своей жизни в Петербурге, он признался: “Тут я написал свой первый рассказ о голодном студенте. Я плакал, когда писал его, а в редакции, когда мне возвращали рукопись, смеялись”.

В 1910 году в автобиографии для сборника Ф.Ф.Фидлера “Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей” он также вспомнил о своем дебюте, но уклончиво: “Первый мой литературный опыт был вызван не столько влечением к литературе, сколько голодом. Я был на первом курсе в Петербургском университете, очень серьезно голодал и с отчаяния написал прескверный рассказ «О голодном студенте». Из редакции «Недели», куда я самолично отнес рассказ, мне его вернули с улыбкой. Не помню, куда он девался”.

Своим литературным дебютом в печати Андреев неизменно называл рассказ “Баргамот и Гараська”, который появился в московской газете “Курьер” в 1898 году. И это понятно: “Баргамот и Гараська” – несомненный шедевр, а “В холоде и золоте” – посредственный рассказ.

Журнал “Звезда”, где он был опубликован в разделе для дамского чтения, был литературным приложением к газете “Свет”, издававшейся с 1882 по 1917 год Виссарионом Комаровым – панславистом, полковником русской и генералом сербской армий, составителем сборника о подавлении польского бунта 1863 года. Газета была крайне консервативного толка. Признать, что его дебют состоялся в таком издании, Андрееву было не с руки. Другое дело – либеральная газета “Курьер”, где печатались Иван Бунин, Валерий Брюсов, Константин Станюкович, Дмитрий Мамин-Сибиряк и другие ведущие писатели того времени и которую поддерживал Максим Горький[21].

Но в 1892 году публикация первого рассказа окрылила Андреева. Он пишет в дневнике:

Только одна приятная вещь и была. Это известие о том, что мой рассказ будет недели через две напечатан в “Звездочке”. Хотя внешним образом я своей радости и не выражал и, наоборот, высказывал сожаление, что рассказ будет напечатан в таком плохом журнале, – но внутри радовался сильно; и даже теперь радуюсь. Мне, главное, крайне любопытно, каким выйдет в печать все то, что при писании казалось таким простым и не стоящим внимания. Приятно думать, что те мысли, которые ты так долго носил в себе, те слова, которые ты ночью, в полной тишине и уединении, заносил на бумагу, будут прочтены тысячами людей.

Приятнее же всего соображения о том, как должен будет перемениться взгляд на меня всех знающих лиц. Как должна будет радоваться мать, так как, помимо этих невещественных радостей, рассказ даст ей радость самую реальную: деньги. Чего доброго, гордиться мною начнет. Хорошо все это и потому, что составит лишнее побуждение к дальнейшему труду в той же области, а успех зависит вновь именно от того, насколько я хочу работать. У меня уже явилась тема нового рассказа…

В письме к Дмитриевой он также не скрывал радости от публикации: “Ну, голубушка моя, кажется, в моей жизни наступает поворот к лучшему. Есть два факта. Один, о котором я вскользь упомянул вам, состоит в том, что рассказ мой будет напечатан. Это было моим первым опытом – и, к счастью, удачным. Теперь я с уверенностью последую своей склонности и займусь не на шутку писательством. Я уверен, что меня ожидает успех”.

Немаловажным было и то, что за этот рассказ он получил 20 рублей гонорара, что для него тогда были солидные деньги.

Только рассказ был слабый и совсем не андреевский. Нищий студент Лавров тщетно пытается найти себе место репетитора и вроде бы находит его благодаря добрым чувствам богатой госпожи Вольской. Но внезапно появившийся муж выгоняет его вон, взглянув на его обтерханный вид. В рассказе также была затронута тема женской доли: сама госпожа Вольская страдает от деспота-мужа, который не желает считаться с ее мнением и интересами.

Смысл: плачут не только бедные, но и богатые.

Перед Вольской предстал Лавров, с честным, симпатичным лицом и в своем ветхом костюме.

“Бедные! И сколько таких несчастных, холодных, голодных… А она, в своем золоте? Разве она счастлива?” И на ее высокий корсаж упала светлая капелька.

В этом рассказе было только одно сильное место, явно навеянное автору его собственными переживаниями. Это разговор между Лавровым и его матерью. “Старушка лет пятидесяти, бедно, но чисто одетая”, несомненно, была списана с матери Леонида как образ героической женщины, которая готова сама голодать, лишь бы ее сын не был голодным.

В реальности все было не так сентиментально. Незадолго до публикации рассказа Андреев писал Сибилевой из Орла:

Нужда совсем заела. Мать все плачет, клянет свою жизнь, говорит, что удавится и т. п. Да и на самом деле на ее месте я обязательно это проделал бы.

Прощай, Зинаида!

Летом 1893 года Андреев переводится на юридический факультет Московского университета, добившись отмены платы за обучение “по бедности”.

К этому времени происходит его окончательный разрыв с Сибилевой. В конце октября 1892 года он отправляет ей записку сухого содержания:

Потрудитесь, уважаемая Зинаида Николаевна, взять от меня Ваши вещи, некоторые из них начинают уже портиться. Каждый день приходится выбрасывать прелые яблоки… Дома застать меня можно от 4 до 6 ч. дня… Будьте любезны, пришлите заодно мои карточки.

Следующее и последнее известное его письмо к Сибилевой относится к апрелю 1902 года, это ответ на какое-то ее неизвестное нам письмо:

Ваше письмо очень обрадовало меня: вы живете и живете, по-видимому, очень хорошо. У вас даже и почерк стал другой: спокойный и веселый.

Сейчас я очень занят работой и потому напишу вам коротко, только о фактической стороне моей жизни. Что я стал писателем – вы знаете; как я пишу и как к моим писаниям относятся – тоже знаете. Теперь, чего не знаете. В феврале этого года я женился на А.М.Велигорской (сестре Е.М.Добровой), ездил с нею по Крыму, недели две прожил у Горького и теперь только вернулся. Очень люблю свою жену и думаю быть счастливым с нею. Вот, собственно, и все. Могу еще прибавить, что больше года бросил пить – и уже совсем.

За подчеркнуто вежливой интонацией тем не менее угадывается (или это только кажется?), что тяжелое чувство в отношении Сибилевой не было до конца избыто в душе Андреева. Слишком уж он акцентирует свое благополучие и писательскую известность, а также то, что