Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

в одежду местных русских, повязала платок и стала очень похожа на здешних колхозниц. Она должна была изображать тугую на ухо дурочку из далекой деревни. Коцинене, элегантную жену еврея-ювелира, бывшую танцовщицу в кабаре, кстати отлично говорившую по-русски, сложнее было превратить в простую колхозницу, но в конце концов все же удалось. У нее было много дорогих украшений. Часть их она продала, часть выменяла на одежду, а остальные завернула в узелок. Узнав название колхоза, находившегося далеко за рекой, фамилии председателя и секретаря парторганизации, без паспортов, колхозникам их и не выдавали, в один прекрасный летний день, «одолжив» лодку, они поплыли вниз по течению в сторону Новосибирска. Грести не надо было. Завернув узелок с драгоценностями в одежду, положили его на корме, прикрыв ветками. План был такой: Валёнене — глохнущая деревенская дурочка, и сестра, Коцинене, везет ее в Новосибирск к врачу, потому что уши стали так болеть, что та криком кричит. Течение несло лодку, проплыли мимо нескольких небольших деревенек, мимо города Бердска и приближались к Новосибирску.

Когда проплывали под мостом, их заметил постовой солдат и стал кричать: «Плывите к берегу, а то буду стрелять!» Они оцепенели от ужаса. Пришлось подчиниться. За время пути научились немного грести и рулить. «Рук мы специально не мыли, — продолжала свой рассказ Валёнене. — Чтобы выглядеть страшнее, всякий раз, подплывая к берегу, еще натирали их илом. Ногти обкусали. От весел появились мозоли, которые тут же лопались и гноились. От всего этого мы еще больше походили на колхозниц».

Получив строгий приказ, женщины подплыли к берегу. Скорее всего, куда-нибудь погонят. Брать ли с собой драгоценности? Решили не брать: может, как-нибудь удастся выпутаться. Только бы не заглянули в рот Коцинене — у нее было несколько золотых коронок. Заметят — обман обнаружится: откуда у нищенок золото и зачем оно им?! А найдут драгоценности — им тоже каюк…

Солдат уже успел доложить куда надо, и на берегу их поджидали два гэбэшника с винтовками. «Вышли мы из лодки, — продолжала Валёнене, — и, дрожа от страха, последовали за ними. Я озиралась по сторонам, как дикарка, и показывала пальцем то на каменные дома, то на проезжающую мимо машину. Дети и несколько бабок шли за нами и кричали: „Шпионов поймали! Шпионов поймали!“ Я прикидывалась глупой глухой колхозницей. Коцинене то и дело дергала меня за подол и шипела: „Женька, дурочка, не отставай, не глазей по сторонам, видишь, начальники ведут, скорее!“ Привели нас в управление. Подержали у дверей, потом ввели в кабинет начальника. Села я на диван так, будто понятия не имела, что бывает мебель с пружинами, развела руками, выпучила глаза и разинула рот. Разинула рот смело, широко — благо, у меня не было золотых зубов. Ухватилась за диван и давай подпрыгивать. „Сиди тихо, дурочка!“ — кричала мне в ухо Коцинене. „А-а-а-а?“ — якобы не слышала и не понимала я. Начальник расспрашивал, кто мы такие, откуда и куда путь держим. Коцинене рассказывала выдуманную историю: фамилия наша — Плюхины, обе незамужние. Начальник и мне задавал вопросы, но я изображала глухую. Коцинене снова толкнула меня в бок. „Тебя спрашивают, дурочка!“ — снова кричала она мне в ухо. „А-а-а-а?..“ — мычала я. Солдат обыскал наши карманы. У Коцинене было сто рублей с копейками, завязанные в узелок, и больше ничего. До вечера нас продержали, потом отпустили. Мы шли, озираясь по сторонам, будто из любопытства, а на самом деле смотрели, не следят ли за нами. Выйдя на улицу, свернули к реке. Сохранились ли наши драгоценности? Не пришло ли кому-то в голову, что под ветками что-то спрятано? К счастью, все было на месте.

Прихватив свое богатство, мы поспешили на вокзал. Коцинене подозвала уборщицу, показала ей часики и попросила на них купить два билета до Свердловска, объяснив, что ей надо меня, дурочку, свезти к врачу. Уборщица мигом обернулась — билеты были у нас в кармане, хотя возле кассы стояли толпы людей с детьми и с узлами. Вечером мы втиснулись в вагон и неплохо устроились. С собой у нас было немножко сухарей и цинковая кастрюлька для кипятка. Поезд тронулся. Русские, видя, какую дурочку сестра везет к врачу, сочувствовали нам и старались всячески помочь. Коцинене всем говорила, что очень боится, как бы нас не ссадили, — тогда я, бедняга, совсем оглохну. Проехали Омск, Петропавловск, Курган. Подъезжали к Шадринску. В каждом городе являлись гэбэшники и проверяли документы. Однако соседи, зная, что мы колхозницы и никаких документов у нас нет, помогали нам прятаться — то в туалете, то под скамьей, а в Кургане даже на крышу вагона пришлось залезть. Но в Шадринске гэбэшники закрыли все двери и стали проверять так дотошно, что даже под скамейки заглядывали, откуда нас и вытащили. Несмотря на все наши объяснения — мол, мы колхозницы, без паспортов, едем лечиться, несмотря на наши слезы и мольбы, нам велели собрать вещи и ссадили с поезда. Мы поняли, что это конец, — гэбэшники были неумолимы. Но драгоценности были еще при нас, и оставалась слабая надежда откупиться. Начальник обыскал нас и, увидев наши драгоценности, потребовал признаться, кто мы такие, куда едем и откуда у нас украшения. И еще он заметил золотые зубы Коцинене. Сдавил пальцами щеки, заставив раскрыть рот. Пришлось признаться, что мы спецпереселенцы.

— Ну, шпионка, или мы тебя повесим, или выкладывай всю правду!

— Мы — сестры, — рассказывала Коцинене. — Хотели поехать в Киев, к тете.

— Так в Киеве же немцы!

— Неужели? — удивилась Коцинене. — А мы и не знали! Газет нет, радио нет, мы совершенно не знаем, что происходит.

В его-то кабинете черная, как сковородка, непрерывно тарахтела „говорилка“. Запросили Киев (или только сказали, что запросили), действительно ли проживает там такая. Через неделю пришел положительный ответ, и нам заявили:

— Вы неглупые женщины, знаете, что спецпереселенцы нас не любят. Нам надо знать, о чем они между собой разговаривают, что думают. Таких сведений мы не имеем, потому что у нас нет надежных людей, знающих ваш язык. Если поможете нам — вернетесь обратно, если нет — расстреляем как дезертиров. Драгоценности конфискуем.

Получив наше согласие помогать им — другого выхода не было, — нас по этапу, через тюрьмы, вернули в Камень. „Помогали“ мы так: раздобыв газету и найдя там какое-нибудь сообщение, мы бежали в управление и докладывали, что литовцы, дескать, говорят то-то и то-то. Нам сердито отвечали, что об этом написано в газетах. Мы удивлялись: „Неужели?“ Потом стали объяснять, что при нас литовцы не говорят,