По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

УПС (учебно-производственное судно) «Зенит» могло принять около двухсот курсантов и три тысячи тонн груза. Курсантские кубрики находились на нижней палубе. Учебная радиорубка была палубой выше, и чтобы попасть в нее, надо было выйти наружу и подняться по трапу. Сейчас уже не помню, сколько от общего числа курсантов было с радиофакультета, но, думаю, не больше двадцати. Кубрик был, как и училищные кубрики, с двухъярусными койками. Только вместо окон были иллюминаторы, за которыми плескалась вода. Судно было идеального белого цвета, до блеска выдраенное и постоянно подкрашиваемое матросами и курсантами. Начальником практики у нас был Генрих Ситкевич, о котором я уже писал выше. Каждое утро после завтрака мы собирались в учебной радиорубке, где на двух длинных столах стояли радиоприемники, а около каждого из них – ключи для передачи радиограмм. В живой эфир мы, естественно, не выходили. Довольно скоро Ситкевич, выделив меня среди остальных курсантов, разрешил мне иногда приходить в рабочую радиорубку и вместе с вахтенным радистом принимать радиограммы. Фамилию начальника радиостанции я не помню. Но первого радиста звали Леня Демидов, второго – Миша Коваленко. Принимал я радиограммы лучше них обоих. Помню, как-то, проснувшись посреди ночи, я поднялся в рабочую радиорубку. Леня Демидов как раз был на связи с Ленинградом. Когда я вошел, Леня обрадовано повернулся ко мне.

– Слушай, чего эта сука хочет? Никак не пойму.

– Она передает, чтобы ты оставался на связи, у нее сейчас будет новая радиограмма для капитана.

– Хочешь сам пообщаться с ней? – спросил Леня и, не дожидаясь моего ответа, встал с кресла, уступая мне место.

– Молодец, – похвалил он меня, когда я закончил. – Можешь днем, после обеда, вместо занятий в учебной радиорубке приходить сюда. Будешь связываться с радиоцентром. А с Ситкевичем я договорюсь.

С тех пор я занимался с группой только до обеда.

Наш первый рейс был в один из самых крупных портов в Европе – порт Роттердама в Голландии. Как только судно, обогнув Данию, вышло через пролив Скагеррак в Северное море, мы попали в первый в нашей жизни настоящий шторм. Произошло это посреди ночи, когда мы почувствовали, как от удара волны с грохотом сотрясается борт судна и мы летим куда-то вбок и вниз. В кубрике была полнейшая темнота. Видно, кто-то в ожидании шторма опустил на иллюминаторах задрайки. Я и еще несколько курсантов, кое-как одевшись, расставив руки и упираясь то в одну переборку, то в другую, с трудом поднялись на верхнюю палубу. Мы встали на капитанском мостике около радиорубки, вцепившись в поручни и вжавшись спиной в стенку. Была полная темнота, дико завывал ветер, и море слилось с небом, затянутым черными тучами. На несколько секунд судно зависало в этой кромешной тьме, и нельзя было разобрать, где море, а где небо, и вокруг существовал только рев ветра, шум волн и темнота. Неожиданно мачтовые и бортовые огни освещали гигантскую волну, с гребня которой ветер с шумом срывал белую пену. Еще несколько секунд, и эта огромная волна обрушивалась на наше огромное судно и долго поднимала его куда-то ввысь, где должно было быть небо, а потом бросала вниз, где должно было быть море. Судно всем своим весом ударялось о поверхность моря и содрогалось от удара; морская пена, разбиваясь на мириады брызг, покрывала судно и даже находящуюся на уровне пятиэтажного дома рубку, а вместе с ней меня, вцепившегося в поручни, чтобы не сорваться и не улететь в эту черную, покрытую белой пеной безумствующую ночь. Затем – опять сплошная темень, рев ветра, взлет на волне к черному небу и падение в освещенную судовыми огнями бездну моря, и удар, и сотрясение судна, и миллионы брызг. И мне, до нитки промокшему и ослабшему от страха и восторга, казалось, что это и есть конец света, и я противостою ему один… Шторм продолжался больше суток.

Из-за шторма мы пришли в Роттердам с задержкой. Когда судно еще только входило в порт, сразу стало заметно его отличие от Ленинградского порта: выкрашенные в разные краски портовые краны; плывущие по каналам такие же разноцветные, выглядящие как новенькие, буксиры; огромное количество судов под разными флагами; снующие по причалам, тоже ярко раскрашенные автопогрузочные машины. На причалах порядок: ничего не набросано, никаких куч угля, никаких пустых ящиков… Когда мы пришвартовались, на причале уже ждали местные власти, которые моментально поднялись на борт. В Ленинграде перед выходом в море, когда вся команда уже собралась, и провожающих заставили покинуть судно, нам пришлось прождать несколько часов перед тем, как на борт поднялась таможенная комиссия. Здесь же грузчики сразу подъехали прямо к судну на своих огромных легковых машинах. Они вылезали из них большие, уверенные в себе, в чистых джинсовых комбинезонах, и направлялись под навес со столиками. Там они рассаживались и, попивая кофе, который наливали себе из огромных термосов, курили и разговаривали. Когда портовые власти спустились на причал, грузчики, оставив на столах свои термосы, без слов и шума приготовились разгружать наше судно. Разгрузка началась меньше чем через час после швартовки. В Ленинграде судно грузили почти трое суток; разгрузка в Роттердаме заняла день с небольшим.

После завтрака свободную от вахты и разгрузки команду и курсантов, раздав всем валюту, отпустили в город. Нас разбили на группы: по три курсанта в каждой. Каждую группу сопровождал кто-нибудь из комсостава. На нас была наша курсантская форма, а сопровождающие были в гражданском. Когда мы шли по улицам, на нас с приветливыми улыбками смотрели прохожие. И вообще в этой прогулке по городу меня больше всего поразили встречающиеся нам люди. У них были такие раскрепощенные и приветливые лица, что я подумал, что все это наигранно и лживо, как об этом пишут в наших газетах. Но тут же пришла мысль: а зачем им это надо? Перед кем они играют? Перед самими собой? Мы шли по нешироким прилегающим к порту улицам с трех- и четырехэтажными домами из серого камня, закопченного от десятилетиями оседавшего на нем пароходного дыма. Неприглядность домов скрашивалась яркими ящиками с красочными цветами в каждом окне и покрашенными в такие же яркие краски входными дверьми. Был рабочий день, и народу на улицах было немного: в основном, спешащие за покупками женщины. Во многих домах можно было заметить витрины магазинов. В мясных витринах – груды мяса (именно мяса, а не костей, покрытых мясом), колбас, сосисок, на крючьях висели никогда раньше не виданные мною окорока. В витринах овощных магазинах – горы овощей и фруктов, названия