По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

– Хорошо!

– Тогда до завтра. – Я повесил трубку.

Пройдясь с Сашкой по Невскому, мы зашли в кафе «Лакомка», которое после этого стало как бы нашей штаб-квартирой. У нас появилась своя официантка Надя. Высокий и солидный швейцар тоже потом стал своим человеком, когда, начав плавать, мы стали давать ему рубль, и он пропускал нас, минуя длинную очередь на улице. В кафе мы просидели пару часов совершенно безрезультатно. Сашка потому, что не попалось ни одной свободной девушки, которая бы ему понравилась. А я потому, что никого не выбирал и думал о Наташе. О завтрашнем свидании. Чем она меня так сразу покорила, я понять не мог. Просто раньше я никогда так себя не чувствовал. Вероятно, мне льстило, что я так понравился молоденькой и, в общем-то, очень симпатичной девчонке. Даже несмотря на то, что она была такой высокой. Весь следующий день, как я и обещал родителям, я провалялся дома, пролистывая книгу и думая о вечернем свидании. Боясь опоздать, из дома я выехал намного раньше и приехал за полчаса до встречи. Наташа пришла тоже минут на десять раньше. Когда Наташа подошла и взяла меня под руку, она немного пригнулась, чтобы казаться не настолько выше меня. В дальнейшем она всегда так ходила со мной. Мы перешли на противоположную сторону Жуковского и повернули налево, на Восстания. Осень выдалась теплой, и я не стал надевать выданный нам уже бушлат. На Наташе тоже был только свитер. Мы вошли в сад и пошли по пустынной аллее. В мрачном свете уличных фонарей золотые кроны только начавших сбрасывать с себя листву деревьев казались невообразимо величавыми. Заметив вдали скамейку под потухшим фонарем, я направился к ней. Сев на скамейку, я сразу обнял Наташу и, притянув к себе ее голову, прижался к ее губам. Из-за заложенного с детства носа я по-прежнему дышал ртом, поэтому долгий поцелуй у меня не получался.

– Я никогда раньше не целовалась, – зарывшись в мое плечо, сказала Наташа.

– Я тоже не большой специалист, – сказал я и опять потянулся к ней.

На этот раз я положил руку на ее грудь. Грудь у нее была небольшая, но очень упругая. Я почувствовал, как Наташа сначала вздрогнула, а потом еще крепче прижалась ко мне. Я стал целовать ее теплую шею и, запустив руку под свитер, ласкать обнаженную грудь. Наташа откинула голову и застонала. Я не знаю, как долго мы просидели на скамейке. Наверное, очень долго, потому что, когда мы наконец поднялись, сил у меня больше не было.

Мы стали встречаться каждую субботу и воскресенье. Сашка, конечно же, этого не одобрял. Не мог же он ходить один в кафе.

– Послушай, что ты нашел в этой тупой дылде? Она же вся в своего папашу, – говорил он мне. – Тебя надолго не хватит. Поспорим, что максимум через пару месяцев ты пойдешь со мной в «Лакомку»?

Я только отмахнулся. Но он оказался прав. В ноябре стало уже холодно, мы переоделись в шинели, а с Наташей перебрались в парадную. Потом вместо парадных мы стали ходить в кино. Потом я начал придумывать разные причины: то дежурство в училище, то какие-нибудь семейные дела. Я чувствовал, что Наташа все понимала, но была готова и на эти редкие встречи. Пусть изредка, но чтобы они все же были. Лишь бы я не ушел навсегда. На третьем году занятий, в начале сентября, у нас началась полугодовая производственная практика, и встречи наши, естественно, прекратились. И обвинить меня в этом она не могла.

* * *

Практика была как индивидуальная, так и групповая. Чем руководствовалось училище, отбирая курсантов на ту или иную практику, мы не знали. В любом случае, я, Юрка, и Сашка Плешак попали на групповую. Только я – на учебное судно «Зенит», которое принадлежало мореходке и было приписано к Балтийскому пароходству, а Юрка и Плешак – на идентичное судно «Горизонт», приписанное к Черноморскому пароходству. Для обучения курсантов на «Зените» были оборудованы штурманская рубка, машинное отделение и учебная радиорубка. Курсанты жили в огромных кубриках с двухъярусными койками. Кроме того, на судне был бассейн, на дне которого один курсант, довольно неплохой художник, нарисовал русалку с лицом Машки – буфетчицы столовой для рядового состава.

Где-то в начале сентября «Зенит» после таможенного и пограничного осмотров отшвартовался и вышел в наш первый рейс. Восторженные и слегка нервничающие курсанты выстроились на борту, рассматривая медленно отдаляющийся причал. Я стоял среди них, не менее возбужденный ожидающей меня жизнью, впервые наполненной романтикой.

Я уже писал в начале повествование, что мне повезло иметь такого отца. Поступление в мореходку, а затем шестимесячная практика на «Зените» стала вторым везением в моей жизни. После окончания училища я стал уже на нем плавать штатным радистом. На самом желанном судне всего Балтийского пароходства. В чем же была его привлекательность? Во-первых, он не был обычным грузовым судном. Он был грузопассажирским и выглядел соответствующе, и условия жизни на нем были более комфортабельными, нежели на обычных грузовых судах. «Зенит» был польской постройки, а отделка и удобство его кают были несравненно лучше судов, построенных на советских вервях. Во-вторых, его рейсы. Ходил он исключительно в европейские порты, хотя иногда делал заходы в порты Северной Африки, например, такие как Касабланка, Александрия, Алжир. Зарплата у экипажа судна тоже была повышенная. Платили надбавку за обучение курсантов. Во время навигации в Финском заливе «Зенит» ходил в основном в Ленинград, где стоянки были, как правило, намного дольше, чем у грузовых судов. Происходила смена курсантов, загружалось большое количество продовольствия, частые мелкие ремонты.

Сразу после распределения Юрка полетел в Одессу. Но перед практикой нам сначала должны были открыть визу. И мои родители, и Юркины считали, что нам ее не откроют. Мы были не той национальности. Каждый из курсантов проходил через комиссию, на которой задавали вопросы о внутренней и внешней политике Советского Союза. Нас с Юркой гоняли отчаянно, но придраться было не к чему. Плюс к этому у нас с ним были большие семьи, а отцы занимали высокие должности. Так что оставаться в каком-нибудь заграничном порту мы явно не станем. И против своей воли нам, единственным на все училище евреям, визы все-таки открыли. Кстати, визу на весь курс не открыли только одному курсанту. Он был русский и тоже без проблем ответил на все вопросы. Но у него не было родителей, лишь одна сестра. А для заложников, которые гарантировали, что советский моряк не останется за границей,