Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

думаете – не позировали у меня интеллигентные женщины, что ли?

– Не думаю, – сказала я.

– Вот и ошиблись! Взгляните…

И он показал на бюст молодой женщины с лицом необыкновенно выразительным и умным и на большой барельеф во весь рост – св. Цецилию.

– Но ведь это – одетая.

– Да прежде надо слепить фигуру с натуры, а потом и одеть. Ведь и эта фигура – на памятнике Белинскому – неужели вы думаете, что так идет оставлять ее голой в нашем-то климате?

И нам стало смешно.

– Я должна переодеться.

– Вот ширмы.

Я сняла платье и надела тунику, распустила волосы. А когда вышла из-за ширм, Карсинский окинул меня всю взглядом знатока.

– Для бюста надо обнажить себя до пояса, – сказал он, умелою рукою отстегивая крючок сзади. Туника спустилась с одного плеча.

Какое-то желание испытать позы, неизведанное еще ощущение охватило меня…

Я видела, как Карсинский ждал.

Незаметно отстегнула другой крючок, и туника упала, обнажив меня всю.

– Ах! – вырвалось у него… – Стойте теперь, вот так; повернитесь еще раз; теперь выберем позу. Садитесь сюда на диван. К вам идет что-нибудь такое, например отчаяние…

Мне ли не знать, что такое отчаяние! При одной мысли о нем – вся моя фигура и лицо сами собою выразили такое безграничное отчаяние, что скульптор в восторге вскричал:

– До чего верно вы понимаете мысль художника! Вы – неоценимая модель… Вы меня вдохновляете… Ну, уж и сделаю же я с вас статую! В России опять заговорят обо мне… Так и назову ее: «Отчаяние».

Это будет большая работа… А пока – у меня есть еще бюсты, заказы, которые надо кончить скорее. Я начну с вас один из них… Грудь должна быть видна вся, голову слегка наклоните вправо, волосы – вот так… и назову ее «Лилия». Как хорошо! у вас удивительное выражение лица – задумчивое такое, нежное…

Я пошла за ширмы и оделась; потом расстегнула лиф, приняла позу, какую он указал, и сеанс начался. Умелые пальцы постепенно придавали жизнь и человеческий облик бесформенной глиняной массе…

22 декабря, воскресенье

Недели полторы тому назад получила приглашение участвовать в комиссии по устройству бала, который русское студенческое общество устраивает в первый день Нового года. В прошлом году, оказывается, был такой же бал, но тогда мой адрес, как только что прибывшей, был еще неизвестен обществу. Я не была на первом заседании и сегодня получила второе приглашение.

Теперь я ухватилась за него: мне положительно было невыносимо оставаться наедине с самой собою и книгами. Заседание продолжалось около трех часов; я спорила, горячилась, доказывала, хотя, право, мало смыслила, в чем дело.

Будучи на курсах, я была слишком занята, чтобы принимать участие в подготовительных хлопотах каких бы то ни было вечеров. А тут сразу надо было постигнуть всю премудрость организации этой подготовительной работы.

Мне поручили продавать билеты; дали список адресов – что-то много, около тридцати, надо всех обегать и продать.

Во время заседания один за другим являлись члены первой комиссии с неутешительными известиями, – кто совсем не продал билетов, кто на 30 франков, кто на двадцать.

– Господа, да что же это?! Ведь мы в прошлом году начали вечер с тремястами франков, а нынче и ста-то нет! Откуда же взять деньги на расходы? – в отчаянии вскричал председатель. – Где список адресов? где самый главный, у кого?

– У Соболевой, она отказывается ехать.

– Слушайте, как же так? Список-то, по крайней мере, возвращен ею?

– Кому же ехать?

– Да вот новый член, Дьяконова, она в первом заседании не участвовала, так пусть теперь поработает, – протянул мне список один из студентов.

Я взяла список и обещала сделать все, что могу.

– Уж вы постарайтесь, а то – на вас последняя надежда.

Хорошо. Постараюсь. Если ни на что больше не годна – хоть билеты продам. И никакие лестницы, этажи и расстояния теперь не пугают меня…

23 декабря, понедельник

Устала смертельно. Бегала с девяти утра до девяти вечера.

24 декабря

То же самое. Поднималась и спускалась по этажам, из квартиры в квартиру. Квартиры в Елисейских Полях и скромные комнатки Латинского квартала. Безумная роскошь обстановки – в одних, скрытая бедность – в других. Какое богатое поле для наблюдений, какой материал для романиста! Только я-то не сумею воспользоваться всем этим.

Чем богаче квартал, чем богаче квартира – тем менее она доступна. Богатый еврейский банкир Caran-Denvière, женатый на русской, не только не принял меня, но даже и билет возвратил под тем предлогом, что жена уехала.

Зато нет ничего симпатичнее русских интеллигентов. Поднимаясь в их скромные квартиры, я знала наверное, что буду принята как человек, что меня не посадят в роскошной гостиной и не вышлют двадцать франков с горничной, – а лично сами дадут пять или десять франков, которые тем более ценишь, что знаешь, с каким трудом они заработаны.

25 декабря, среда

Кларанс уже давно говорила, что у нее будет вечер в первый день Рождества.

Я все более и более втягиваюсь в ее общество. Оно дает мне забвение.

Сыплются неприличные анекдоты, смелые остроты. Скульптор так и вертится, представляя то танцовщицу, то английского полисмена… Наконец я увидела и знаменитый Медный Цветок.

Это была странная женщина, которая с первого взгляда приковывала к себе внимание. Вся в черном, необыкновенно тонкая, гибкая и стройная, с волосами, выкрашенными в ярко-рыжую краску, отливавшую как медь, – она действительно оправдывала такое прозвище. Ее туалет отличался тонким изяществом, и вся она – накрашенная, напудренная, с малиновыми губами – производила впечатление чего-то отравленного, точно Клара из романа Мирбо «Сад пыток». «Такая женщина как змея обовьется около сердца мужчины и ужалит его», – невольно подумала я, глядя на нее.

Она держалась скромно, с достоинством и очень симпатично, не шумела, как Кларанс, не вертелась из стороны в сторону, а сидела прямо, грациозно перегибая стан во время разговора. Только что перед ее приходом был разговор о ее женихе. И теперь я с невольным интересом смотрела на эту женщину.

Веселье шло по нарастающей. Карсинский представлял миску. Музыкант заиграл вальс. Все стали просить Медный Цветок танцевать, и она согласилась, не ломаясь долго.

Сняли ковер, раздвинули стулья к стенам. Медный Цветок взяла кружевной шарф Кларанс.

Я сидела неподвижно в углу, усталая, разбитая после двухдневной беготни по лестницам. Голова кружилась.

Веселый смех разливался кругом, а Медный Цветок, которая убила своего жениха, изгибалась в грациозном танце.

Скульптор сидел у моих ног и в сотый раз объяснялся в любви.

26 декабря, четверг

Еще день беготни – и завтра сдаю отчет. Последние десять адресов.