На крейсерах «Смоленск» и «Олег» - Борис Карлович Шуберт

время в кают-компании при 30-градусной температуре, мы все спешили на задний мостик, превратившийся у нас, в силу климатических условий, в офицерский клуб. Здесь мы и спали, хотя, по правде сказать, проспать целиком всю ночь без перерыва удавалось чрезвычайно редко. Только что, бывало, ляжешь и забудешься, как сквозь сон слышишь над головой шорох падающих на тент крупных капель дождя, сначала редких, потом более частых и, наконец, шум ливня и потоков низвергающейся отовсюду воды окончательно заставляют проснуться. Подымаются смех, ругань, суматоха. Прибегают вестовые и под проливным дождем тащат вниз подушки и одеяла; публика собирается в кают-компании и, так как все принадлежности сна промокли до нитки, располагается здесь как попало: на диванах, в креслах, на стульях, и через несколько минут уже все спят. Некоторые, более терпеливые, дожидаются, пока ливень пройдет (он никогда не длился более часу), и снова отправляются наверх.

Эти инциденты повторялись ежедневно, и все-таки каждый вечер мы укладывались наверху и, глядя на ясное с вечера небо, успокаивали себя, что «сегодня дождя не будет». Климат в Носи-бе не здоровый; среди команды было немало смертных случаев, – болели, впрочем, и офицеры; были и сумасшедшие, не выдерживавшие такой жизни. Всех умерших хоронили в море. Для этого назначался миноносец, который утром подходил к госпиталю «Орел», принимал покойника и, пройдя малым ходом между линиями судов, выходил в море. На судах в это время играли «Коль славен», стояли во фронте команда и офицеры, а за миноносцем следовали обыкновенно катера с командиром корабля, на котором состоял покойный, и другими начальствующими лицами. Похороны эти вызывали всегда чувство тяжелой грусти: уйти так далеко от родных берегов, чтобы, не достигнув цели, умереть среди чужих людей, – какая трагедия! А кругом ликует природа в самых роскошных своих проявлениях; живописные острова, покрытые ярко-зеленой растительностью тропиков, спускающейся до воды; причудливые силуэты далеких гор на горизонте и безмятежный залив – синий, синий, манящий, ласковый…

Я уже говорил, что на судах эскадры постоянно поддерживался полный запас угля, для того, чтобы этот важный элемент ее подвижности во всякое время был бы в полной исправности. Из угля мы, так сказать, не выходили, и на эту, действительно важную, статью было обращено особенное внимание командующего. Начну с того, что корабли должны были принимать уголь в количестве, двойном против того, на который были рассчитаны их угольные ямы, и вопрос – куда девать этот неожиданный груз, сначала ставил в тупик многих командиров. Но адмирал, в своем приказе № 138 от 27 октября 1904 г., указал, как можно разместить этот лишний уголь, и кончилось тем, что, например, броненосцы типа «Бородино» принимали 2500 тонн вместо положенных 1250, «Олег» – 1700 вместо 1200, и т. д.

Углем засыпали жилые палубы, помещения минных аппаратов, проходы между кожухами, бани, сушилки, – где в мешках, а где просто насыпая горки. На некоторых судах горы угля виднелись на юте, на других, где внутренние помещения были тесны, под уголь отделялась часть кают-компании и этими запасами пополнялись угольные ямы, по мере расхода из них топлива. Но настаивая на том, чтобы угля принималось по возможности больше, адмирал требовал также, чтобы погрузка производилась возможно быстрее. Для этого, для всякого типа судов, была выработана норма часовой скорости, как при якорной стоянке, когда грузились встав борт о борт с транспортом, так и в море, при доставке угля на судно при помощи барказов и специальных ботов, и каждый час грузившийся корабль обязан был сигналом показывать принятое им за это время количество угля. Команда корабля, превысившего норму скорости погрузки, получала денежную премию, а медленная погрузка вызывала всегда сильное неудовольствие адмирала. Понятно поэтому, что еще задолго до начала погрузки принимались все меры к тому, чтобы по поднятии «Суворовым» сигнала – «Начать погрузку», тотчас же приступить к ней безо всякой задержки, и, когда к борту подходил транспорт, начиналась настоящая вакханалия угля.

Уголь был повсюду; густое облако черной пыли окутывало оба судна, и в этом облаке носились с мешками черные мокрые от жары люди, трещали лебедки, лязгали лопаты. Офицеры и матросы работали одинаково, не обращая внимания на палящий зной и на усталость. Зато с какой радостью все взоры обращались на нок рея, когда по пробитии склянок (судовой колокол, которым отбивают каждые полчаса. – Прим. авт.) там взвивался сигнал, показывающий, что за минувший час принято гораздо больше, чем полагается по норме.

Помню, у нас на «Олеге», в Носи-бе, в одну из погрузок с угольщика принято было за последний час 108 тонн, цифра действительно почтенная, – что за ликование поднялось тогда, особенно когда с «Суворова» на это проследовала благодарность! Конечно, благодаря таким большим запасам угля суда были перегружены до последней степени: броненосцы типа «Бородино» сели в воду настолько, что палуба их кормовых балконов оказалась почти вровень с поверхностью воды; «Олег» ушел в воду на три фута ниже ватерлинии, и это обстоятельство было во вред как морским, так и боевым качествам судов. Но на предстоящем переходе мы не ожидали встретить свежие погоды, и до входа в Тихий океан столкновение с неприятелем не казалось возможным; несомненно же, что большой запас топлива увеличивал район действия эскадры и гарантировал ее от всяких неожиданностей в случае потери угольщиков или внезапной необходимости с ними расстаться.

С водой приходилось также немало возиться. При эскадре был специальный водолей («Метеор»), с сильными опреснителями, но, конечно, один он не мог обслуживать все суда. Приказ же Рожественского предписывал, чтобы во время стоянки в Носи-бе количество пресной воды на судах не уменьшалось, а увеличивалось, причем адмиралом было указано на ежедневные ливни, при помощи которых эти запасы могут пополняться. Дождевую воду собирали в шлюпки, обрезы, ведра, но, конечно, таким способом, принимая во внимание кратковременность дождя, невозможно было покрыть даже суточного расхода воды и пришлось искать ее на берегу.

На острове, соседнем с тем, на котором расположен городок Гелвилль (Helville), нашли эту воду. Островок этот представлял из себя конический холм, сверху донизу поросший тропическим лесом, настолько густым, что через него приходилось продираться и внутри его, в самый зной, было прохладно, так как солнечные лучи не проникали сквозь листву. Здесь, у подошвы холма, отыскали струю прозрачной, холодной воды, сбегающей сверху, где, по всей вероятности, находился ключ. На берегу вырыли небольшой бассейн и направили в него драгоценную струйку; приходили барказы, становились на дрек (якорь, которым снабжаются шлюпки. – Прим. авт.) под берегом; к бассейну приводили шланги, и вода самотеком бежала в шлюпку. Экскурсии эти были очень приятны, так как