Только хорошее - Ольга Остроумова

почему — родной человек. У меня трясется подбородок, я через силу выдавливаю из себя эту фразу: «Сыновей наших…» и вдруг как завою! Как выли наши бабушки в деревнях, так и я выла, причитала и шла к нему, чтобы он — отец наших детей меня обнял и — «Стоп!». С одного дубля сняли. Вот такое озарение было. Просто счастье актерское. В кино, пожалуй, единственный раз. А потом следующая сцена, где я говорю дочке: «Постели отцу в амбаре». Как же это правильно! Какая тут глубина, слоистость наших чувств, нашей жизни, когда вот так надвое душа рвется: здесь — общее горе, ты мне самый родной на свете человек, но того ребенка, которого я потеряла из-за тебя, не прощаю, не могу.

Когда умирала моя мамочка, я попросила у нее прощения. А она у меня. Казалось бы — за что? А это просто необходимость. И она была просветленная… Наверное, такими бывают только люди, которые всех простили. Умирающий Василий — Миша Кононов, был вот именно просветленный, легкий. Как будто уже без тела, душа только сияет. А что такое для Василисы прийти просить у мужа прощения? Все-таки прийти, пусть даже в конце жизни к этому: «Прости меня!». Тут какой-то невероятный духовный подъем!

Я в этой картине поняла, что значит «ударят по одной щеке — подставь другую». Прощение любого человека — всегда выше непрощения. Но мы ведь люди, мы так не можем, мы не святые. Всегда есть расхождение между умом и сердцем. Ум знает, что надо простить, сердце не прощает. Или наоборот. Но то, что прощение и «подставь другую щеку» — это выше всего, я поняла навсегда. Только это не значит, к сожалению, что я так могу. Хочу, да редко получается.

«Я ПЕРЕСТАЛА БОЯТЬСЯ ТЕМНОТЫ»

Однажды Фаня сказала мне: «Оля, никогда не задавайте вопросов, на которые можете услышать неприятный для Вас ответ». Этот урок мне не всегда удается применять в жизни, но помню я его очень хорошо.

С Шацами, Фаней и Шуриком нас познакомила Тата Сельвинская. И вот интересно, они ведь ровесницы — Тата и Фаня, ну, может вторая на пару лет постарше. Но Тату я могу назвать другом — строгим, взыскательным. Фаня — это совсем другое. И Шурик, и она с первой минуты знакомства стали абсолютно родными людьми. Вот абсолютно! Причем, странно, не их сын Сережа, близкий мне по возрасту, а именно Фаня и Шурик. Тата — царственная мудрость, Фаня — легкость, воздушность. Мудрость — как-бы между прочим. Шурик — это просто идеал мужчины.

История их знакомства замечательна. Молодая Фаня была буквально окружена ухажерами из элитарной литературной среды. Даже чуть не вышла замуж за знаменитого Беленкова. Рассказывала: «Я была очень популярна у мужчин и болела тогда туберкулезом, а кавалеры все мне на морозе, на лавочке стихи читали. Рассказывали что-то интересное. И только Шурик подарил коробку шоколада и сказал: «Вот».

Шурик был летчиком. Ну, абсолютно из другой среды! И Фаня даже стыдилась познакомить его со своей элитарной компанией. Просто взяла и вышла за него замуж. Как я понимаю, в то время даже не особенно любя. А потом он стал для нее всем. Фаня — такая женщина-женщина. Выставки, театры, поэтические вечера. Она в этом купалась, она в этом кружилась и, кажется, никогда нигде не работала. Потому что у нее был Шурик. Настоящий мужчина. Надежный и бережный.

Однажды Фаня спросила меня:

— Как Вы думаете, Олечка, любовь есть?

— Вы знаете, Фань, когда любишь — она есть, а когда не любишь — ее нет. Просто нет. Вообще нет.

— А Шурик очень умеет любить.

Шурик тогда работал в «Северной авиации», на дальних рейсах. Когда он улетал, у Фани оставался маленький транзисторный приемничек, настроенный на определенную волну. Не помню, как это работало, но Шурик приемник так наладил, чтобы Фаня точно знала, что он улетел и все в порядке. Шурик летел на Север, а Фаня летала по вернисажам, театрам, компаниям… Потом транзистор чудесным образом сообщал ей, что муж вернулся на землю и Фаня ждала его дома со всякой вкуснятиной. В Фане было какое-то удивительное сочетание легкости и женской мудрости. Шурик же просто души в ней не чаял.

Я очень любила приходить к ним в гости. Мы приезжали всей семьей с детьми. И сразу — на большую кухню, волшебное место всяческих щедрых угощений и наших с Фаней бесценных разговоров по душам. Всегда было вкусно и весело. Уже за столом Шурик обязательно припоминал:

— Фанюшечка, у тебя там еще шпроты где-то есть, давай-давай!

— Ой, я забыла!

Тут же открывались и шпроты, и икра. Фаня совершенно не была скупой, она просто могла действительно что-то забыть, но Шурик с его внимательным, бережным, родственным отношением к нам радостно старался отдать абсолютно все. Это — Шурик…

Когда он появился в моей жизни, у меня рядом образовалось такое настоящее «мужское плечо». Обычно я боюсь беспокоить людей своими проблемами, но к Шурику могла обратиться когда угодно, и с чем угодно. Он говорил: «Так, успокойтесь, не волнуйтесь. Сейчас все решим, все сделаем». Однажды потеряла ключи от «Жигулей» — ужас! Вообще-то я не растеряха, а тут вот такое приключилось. Звоню, естественно, не Левитину, который точно будет меня ругать, а Шурику. «Сейчас приеду, сейчас все сделаем. Все нормально». И приехал, и сделал. Я уверена, что у каждой женщины должен быть вот именно такой мужчина. Такая огромная-огромная подмога в жизни. Шурик и Фаня провожали Мишку в первый класс, очень люблю я эту фотографию.

Если я уезжала на съемку, с детьми оставался Шурик. Не Фаня, а именно Шурик. Он приезжал на своей «Волге», кормил их завтраком, делал бутерброды, заворачивал аккуратно, укладывал в ранцы. Я была абсолютно спокойна.

Однажды, когда еще Мишка не родился, Оленька оставалась у Шацев и они с Шуриком играли в карты. Ольга проиграла сильно и устроила настоящий разгром квартиры. Шурик потом очень смеялся. Он все время про нее говорил: «Артисткой будет! Обязательно будет артисткой». Любил ее безумно. Кстати, ведь и мои папа с мамой Олюню как-то по-особенному любили. Всегда в письмах была приписочка: «А внученьку два раза поцелуем».

Шурик был самым главным мужчиной в моей жизни тогда. Я не была в него влюблена, я его просто любила. Вот такой самый главный мужчина без плоти, без страсти, а с абсолютной любовью. Как-то на праздновании его дня рождения я, что называется,