Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

нависших густых ресниц — он напоминал на своем председательском кресле сказочного Деда-Черномора…

В министерстве в это время не было ни одной яркой фигуры. Премьер Голубович был совершенно бесцветен и не выдерживал никакого сравнения со своим предшественником Винниченко; из министров выдавался своим умом и хитрецой министр юстиции Шелухин; некоторым темпераментом обладал министр внутренних дел Ткаченко. Остальные — как военный министр Жуковский, министр торговли и промышленности Фещенко-Чоповский, министр труда Михайлов — ничем не возвышались над общей массой деятелей Рады.

Депутаты-украинцы делились на три значительные фракции: украинские эсеры, украинские эсдеки и социалисты-федералисты. Украинские эсеры были самой сильной партией в Раде; к ним под конец присоединился и Грушевский, долго остававшийся беспартийным. Но вместе с тем эта фракция была наиболее бедна людьми; даже в премьеры она не могла выдвинуть никого ярче, чем Голубович. Украинские социал-демократы, к которым принадлежали Винниченко, Петлюра, Ткаченко, Порш и другие, были малочисленны, так как городские рабочие на Украине шли за общероссийскими партиями, а крестьянство по традиции поддерживало эсеров; но несравненно более значительный персональный состав этой фракции несколько сглаживал численное превосходство эсеров. Наконец социалисты-федералисты представляли наиболее умеренный и культурный элемент украинской общественности. Лидером этой партии был уважаемый всеми литератор С.А.Ефремов, её газету («Нова рада») редактировал А.В.Никовский. Как наиболее умеренно националистическая группа, социалисты-федералисты жили сравнительно в ладу с представителями «меньшинств».

Эти последние продолжали фигурировать в Раде приблизительно в том же составе, который я привел в первой главе. Присоединился только еще представитель народных социалистов, а кадеты (в лице С.Г.Крупнова) еще до 3-го универсала демонстративно вышли из Рады. Самой враждебной к украинцам, хронически оппозиционной партией были российские эсеры, которых представлял в Раде энергичный и способный А.Н.Зарубин. Меньшевики, с М.С.Балабановым во главе, также держались независимо, а иногда и мужественно. Рафес, представлявший «Бунд», говорил и орудовал больше всех; как я уже упомянул, он был в это время в полосе оппозиции к украинцам, которые весьма побаивались его острого язычка. Остальные еврейские партии были представлены довольно слабо.

Да и вообще общий уровень членов Малой Рады был не из высоких. Грушевский умел придавать заседаниям некоторые парламентские аппарансы. Но по содержанию большая часть того, что говорилось в Раде, было в значительной степени посредственным дилетантством.

Рада была номинально верховным органом украинской государственности. Но с момента прихода германских войск она фактически не обладала никакой силой и властью. Близорукость украинских главарей в том и проявилась, что они не учли этого осязательного факта и не сумели найти какой-либо приемлемый политический компромисс, при котором немцы могли бы продолжать поддерживать Раду. Вместо этого они упорствовали в своей политике социалистических фраз, не хотели отступить ни да шаг от своей аграрной программы и т.д.

Между тем, как должно было быть ясно для всякого, немцы прислали свои войска на Украину не ради прекрасных глаз украинских министров и дипломатов. Им нужны были миллионы пудов продовольствия, которые они выговорили себе по мирному договору. Чтобы обеспечить доставку этого продовольствия, — а в этом была единственная задача немецких войск, — нужно было немедленно «Ordnung schaffen» в деревне. Земельная же политика Рады — во всяком случае, в ближайшее лето — могла привести только к сумятице и недосеву. Этого-то немцы никак не могли потерпеть. На земельном вопросе политика Рады в конце концов и сорвалась.

Около середины апреля, когда я уже был в Раде, немецкий главнокомандующий, фельдмаршал фон Эйхгорн, издал приказ, по которому временно, впредь до разрешения аграрного вопроса, устанавливалось, что как крестьяне, так и помещики будут считаться собственниками урожая с тех полей, которые каждый из них засеет. Мера эта была по существу разумная, она правильно учитывала хозяйственный дух крестьянства. Но, разумеется, это было явное вмешательство немцев в наши внутренние дела. Рада разразилась протестами и жалобами в Берлин. Протесты эти, конечно, ни к чему не привели; приказ не был взят обратно. Между тем, украинцы потеряли последнюю возможность столковаться со своими покровителями.

После этого инцидента, германское командование (получив, очевидно, соответственные директивы свыше) окончательно изверилось в возможность работать с Центральной Радой. Оно стало ждать удобного случая, чтобы раз навсегда от нее отделаться. Такой случай скоро и представился.

В одно прекрасное утро, — дело было в двадцатых числах апреля, — город был встревожен известием о происшедшем ночью таинственном похищении директора Русского для внешней торговли банка А.Ю.Доброго. К его дому подъехали какие-то люди и, предъявив мандат, увезли его в автомобиле. Дом находился недалеко от полицейского участка, куда успели дать знать. Но приехавшие представители сыскной полиции вели себя как-то странно и никаких мер не приняли. Несмотря на это последнее, никто в городе не сомневался, что Добрый не арестован законными властями, а пал жертвой каких-то вымогателей и налетчиков. Эту версию не опровергало и правительство.

Я имел в этот день судебное заседание и, возвращаясь около 2 часов дня домой, увидел, что по всему городу расклеены афишки с каким-то приказом на немецком и русском языках. Возле афишек толпилась публика, оживленно комментируя текст приказа. Я протиснулся к одной из афиш и прочел приказ главнокомандующего немецкими войсками ф. Эйхгорна, в котором говорилось о зловредной агитации против германских властей и объявлялось, что отныне всякие проступки против немцев будут караться германскими военно-полевыми судами.

Трудно было установить связь между этим распоряжением и исчезновением Доброго, но смысл приказа был совершенно ясен. Он объявлял по существу о военной оккупации Украины германскими войсками. «Союзная и дружественная армия», в качестве которой пришли немцы, разумеется, не устанавливает своей юрисдикции над гражданским населением занятой территории и во всяком случае не делает этого без ведома и согласия «союзного» правительства. Приказом Эйхгорна маска была сорвана.

Впоследствии выяснилось, что Добрый был не похищен, а подвергнут аресту и высылке по распоряжению двух министров — Ткаченко и Жуковского — с ведома министра-президента Голубовича. Причиной его ареста было его предполагаемое германофильство[66]. Фактически этот «арест», однако, мало отличался от самочинного налета: достойные исполнители министерского приказа за взятку согласились отвезти арестованного не в тот глухой городок, куда он значился высланным, а в Харьков. В Харькове ему удалось дать знать о себе немецким офицерам, которые и освободили его через несколько дней после падения Рады. Но не только низшие агенты — само украинское правительство вело себя странно и недостойно в этом деле. На запросы с разных сторон, в том числе от немцев, Ткаченко и другие министры отвечали, что приняты меры к розыску Доброго. Это, разумеется, укрепляло всех в предположении о самочинном налете. В официальных