Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

Однажды я выгружала из баржи соль. Мешок бросали на носилки, а потом вдвоем тащили. К концу рабочего дня так уставали, что, прежде чем идти домой, должны были отдохнуть. Так вот сели мы после работы на баржу и отдыхаем. Приплыл катер. Какой-то парень крикнул мне:

— Эй, красавица, хочешь рыбу?

— Хочу, — ответила я.

— Иди сюда!

Повторять приглашение не понадобилось. Я ловко перепрыгнула с баржи на катер. Парень, видимо работавший там, протянул мне огромную рыбину.

— Спасибо. Это что, налим?

— Нет, нельма.

— А-а-а… — разочарованно протянула я.

Парень весело рассмеялся. «Почему он смеется? — думала я, таща рыбу, треть которой волочилась по земле. — Может, несъедобная? С чего бы он дал хорошую и к тому же такую большую рыбу?» Навстречу шел завпром.

— Где взяла такую нельму? — спросил он.

— Парень с катера дал.

— Надо же! — только и сказал он и, покачав головой, пошел.

Мама к нашему приходу поджарила две кандевки. Поделили по половине на каждого. Было так вкусно, что чуть язык не проглотили. Решили попробовать нельму. Почистили, сложили кусками на сковороду. Она едва начала шипеть, как из нее стал сочиться жир и переливаться через края сковороды. Мы бросились черпать жир в мисочку. А мясо жареной нельмы по вкусу напоминало курятину. Подаренной рыбы хватило на целых два дня.

Тем временем баржи мы разгрузили. Началось строительство. Двенадцать часов в день полагалось отработать на казенной стройке, а потом, если позволяли силы, лепили бараки для себя. Приехал прораб Василий Антонович Бреславский. Это был прекрасный человек. Мы никогда не слыхали от него грубого слова, он с уважением относился к литовским ссыльным. Мама отдала ему последнюю бутылку водки и попросила разрешить нам построить для себя отдельную юрту. Получив его «добро», мы приняли в свою компанию журналиста Юозаса Гудьюргиса. Но рабочей силы не хватало, и мама предложила присоединиться к нам семье Ясявичюсов. Это были еще довольно крепкий старик Ясявичюс, сын Алюкас, молодой парень, дочь Марите — как говорится, здоровая деревенская девка, и еще вполне бодрая Ясявичене. Так и договорились: в одной половине Ясявичюсы, в другой — мы с Гудьюргисом. Однако Ясявичюсы пустили на свою половину еще одну семью. Их было пятеро, и за ними закрепилась репутация не особенно честных людей.

Строительство юрты продвигалось довольно быстро. Мы, женщины, притаскивали из тундры бревна. Мужчины изготовили раму и вокруг нее поставили собранные нами бревна. Из обтесанных бревен сложили пол, сделали рамы также и для окон и дверей. Потом мы нарезали «кирпичи» из уже скованного льдом мха — с виду они напоминали мне кугелис[4] — и выложили их вокруг юрты, прислонив под углом к доскам, чтобы они не упали. Наши «кирпичи» держались довольно прочно, но поскольку они были промерзшие, то неплотно прилегали один к другому и в щелях свистел ветер. В окна, вместо стекла, вставили натянутые на рамы мешки. Поэтому русские прозвали наш поселок Ситцевой деревней, или просто Ситцевкой. Мужчины сколотили нары. На нашей половине стояло двое двухэтажных нар для нашей семьи, а посередине — нары для Гудьюргиса. У окна, прибив парочку досок, соорудили стол. Посреди юрты стояла чугунная печка, жестяную трубу вывели через крышу. Над нарами Гудьюргиса Римантас повесил полку. Мама прибила к стене желтую шерстяную ткань — все равно никто ее не покупал. Все торопились перебраться из палаток в постоянное жилье. Как хорошо было, какими же мы были счастливыми — у нас были теперь своя крыша над головой, своя печка, возле которой можно было и согреться, и посушить одежду! Кроме того, у нас были нары, отдельные нары у каждого! Можно было вытянуться, повернуться на бок, свернуться калачиком!

Да и работать стало веселее, поскольку утром выходили из тепла. С моей ровесницей Ядзей Калковайте мы на носилках таскали ил и сыпали его на крышу будущего магазина, чтобы она не промокала под дождем. Ядзя учила меня петь польские песенки. Размахивая пустыми носилками, мы пели, и, хотя желудки были пусты, молодость брала свое. Римантас с Вайдасом работали сторожами, потому что мы выгрузили уже немало добра: дощечки для бочек, сети, веревки, инвентарь и многое другое. Римантас приносил по нескольку дощечек для растопки. Как-то раз дома их увидел Вайдас. Сунул под мышку и унес обратно с криком: «Посадить меня хотите!» С Римантасом они менялись одеждой. На работу один из них ходил, закутавшись в одеяло, обернув ноги мешками, а там переодевался в тулуп другого, обувался в единственные валенки. Тот, кто уже отработал свою смену, закутывался в одеяло, оборачивал ноги мешками и шел домой. У меня все еще была моя шубка с вытертым животом, но на ногах только мешки. А в такой «обуви» долго не выдержишь, потому что мороз под пятьдесят градусов.

Мама, отломав каблуки, наматывала на туфли мешки и так ходила в тундру собирать дрова — это была ее работа. Дрова складывали конусом, а позже, когда выпадал снег, впрягались втроем — как на картине Перова «Тройка» — и везли дрова к конторе. Никто нам не объяснял, сколько положено за ту или иную работу. Вешали записку на маленьком домике — конторе, что платят деньги, и мы приходили получать, кому сколько давали. На эти деньги маме раз удалось купить хорошую рыбу. Мы засолили ее в эмалированной кастрюле и поставили на полку. Через какое-то время рыба протухла, и пришлось ее выбросить…

Ситцевка выглядела довольно красиво, все юрты выстроились вдоль берега Яны, окнами к реке, дверями к тундре. В первой от моря юрте жили ленинградские финны, во второй — ленинградские немцы, в третьей разместились клуб и морг: в одном конце юрты складывали покойников, в другом — по воскресеньям танцевала молодежь. Четвертой стояла юрта Закарявичюсов. Вайдевутис был влюблен в их дочь Генуте и проводил там все время. В пятой жили мы, а в шестой — Юозас Жильвитис и вместе с ним комендант всех литовских юрт литовский немец Инзялис. Когда Галковскому построили отдельную двухкомнатную юрту, семья Инзялиса перебралась к нему. Инзялис предоставлял Галковскому сведения о каждой литовской семье.

Пока не был еще построен магазин, раз в месяц через окошко наспех сбитого киоска каждому работающему продавали по 10,8 килограмм муки. Выстраивалась унылая очередь с котомками. Возле этого киоска стояла палатка, в