Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г - Андрей Владимирович Николаев

взяв автомат, я отправился ночевать на НП. Идти приходится по совершенно открытой местности. В низинах клубится туман, а там, впереди, очертания отдельных предметов, – деревьев и домов – как бы расплываются в прозрачной, вибрирующей массе измороси. Лишь где-то слева далеко за горизонтом вспыхивают то красные, то зеленые отсветы ракет да слышится отдаленный гул незатихающего боя.

Спать не пришлось – заснуть не давала сырость и мысль о том, что вставать нужно в половине пятого и быть готовым к началу операции. Окончательно проснулся я в четыре часа, стал делать гимнастику, чтобы хоть как-то согреться. Туман настолько густой, что я не различаю собственной руки, вытянутой вперед. Я хорошо помню ночь на 19 августа прошлого года и туман на озере Сало-Ярви. Этот сегодняшний туман совершенно иной – вокруг тебя какая-то густая, липкая, отвратительная слизь. Будто ты внутри гигантской амебы, которая тебя заглотила. Ощущение преотвратительнейшее. Думается, что график наступления, естественно, сорвется. Так и есть. По телефону передают короткую фразу: «плюс два» – это значит, что срок наступления переносится на восемь часов утра. Но и в восемь часов картина не прояснилась – туман оставался по-прежнему густым и липким. Последовала новая команда – срок отодвинут еще на два часа. Томительно идет время. Люди изнывают в состоянии мучительного ожидания, усугублявшегося к тому же ощущением личной изолированности, что на войне крайне небезопасно. Наступило утро, а они сидят, точно повязанные по рукам и ногам, внутри какого-то фантастического бело-мутного студня. Люди переговариваются меж собой, будто находясь уже в потустороннем мире.

На НП появились Шаблий, Коваленко, Видонов. И они вынуждены сидеть в бездействии и в ожидании «чего-то», что хоть как-то прояснит обстановку. В подобных ситуациях люди обычно ведут беспредметный разговор, и Вася Видонов, поглаживая свой подбородок, обратился к Шаблию:

– Слышал я, уже поговаривают в «верхах» о том, что вчерашняя разведка боем, изобретение Виндушева, – это только напрасная гибель людей.

– Я это знаю, – сумрачно произнес Шаблий и как-то очень резко добавил: – А будет лучше, если сегодня в наступлении мы полезем вслепую да снаряды по ветру пустим.

Все очень «добренькими» хотят быть. Да, десятерых этих солдат жалко. А вот если по нашей халатности сегодня погибнут тысячи – их не жалко?! Война без крови не бывает, но вот ее должно быть как можно меньше. И снаряды наши должны ложиться в цель!

Только к одиннадцати часам дня стали обозначаться силуэтные границы окружающего нас пейзажа. В густой мутно-молочной мгле высветился неровными очертаниями диск блеклого солнца. Ефим Лищенко допекал свои оладьи, и мы торопились завтракать.

Наконец-то в двенадцать ноль-ноль по всем ответвлениям телефонной связи раздалась команда: «Огонь!» И стена поднятой в воздух земли взметнулась над тем местом, где проходил передний край противника. Пятиминутный огневой налет. Затем сорок пять минут огонь на подавление. И десять минут – налет с переносом огня по тактической глубине обороны противника. Это в половину того, что было при прорыве под Сестрорецком, но и оборона здесь не чета Карельскому валу.

Тем не менее, задолго до намеченного срока нашей атаки, венгерские гонведы стали выскакивать из своих траншей и, спасаясь от губительного огня нашей артиллерии, спрыгивали с поднятыми руками к нам в окопы. Их тут же, как пленных, отправляли в тыл, чему они несказанно были рады. Минут за двадцать до окончания артиллерийской подготовки лейтенант Сухов, начальник разведки первого дивизиона, привел к нам на НП партию человек тридцать. Подняв руки над головой, гонведы поднимались в гору по крутому и песчаному склону – лица их были потными и испуганными. В суконных мундирах табачного цвета с зелеными петлицами, в пилотках-гонведках, в добротных ботинках и гетрах пленные как-то мало совмещались в нашем сознании с теми мадьярами, которые угощали нас, как желанных гостей, и говорили нам: «ташик», «сервус чоколом», «кёсёнем сейп» или «висонт латаша».

Сухов ушел, а я стал осматривать пленных. В кармане одного из них Шуркин обнаружил перочинный ножик. Я взял его.

Мадьяр с сожалением смотрел на меня и, наконец, произнес:

– Бичка. Киш бичка.

Я его понял. Он говорил, что это маленький перочинный ножик, который ему так нужен. Мне было жаль отбирать его, но сказал строго:

– Нем собат! – И пленный гонвед подчинился закону необходимости.

Среди вещей, отобранных у пленных и лежавших на бруствере, я обнаружил сапожную щетку и банку гуталина. Посмотрев на свои грязные сапоги, не чищенные, наверно, месяц, совершенно не думая о том, что происходит вокруг, я стал чистить их, тщательно намазывая гуталином ранты и каблуки.

– Нашел место и время, – услышал я окрик Шаблия, – пехота в атаку поднялась. Собирай разведчиков. Пошли.

Так и пошел я только в одном вычищенном сапоге. Но после зоны артиллерийской обработки переднего края сапоги мои стали, как прежде, оба белесо-серыми от пыли.

Траншейных боев не было. Гонведы, оставшиеся в живых, не сопротивлялись, а стояли с поднятыми руками, и наши солдаты проходили мимо них не задерживаясь. Когда-то бесстрашные и жестокие гонведы – отборная венгерская пехота – не желали больше драться.

Через час-полтора передовая рота автоматчиков ворвалась в деревню Чакберень – ее никто не защищал. Лишь на юго-западной окраине, очевидно в районе артиллерийских позиций, завязалась небольшая перестрелка. От Чекберени дорога делала шестикилометровую петлю, ведя нас до следующей деревни – Чакако. Справа подымаются горы, поросшие густым лесом, слева простирается равнина, по которой двигалось несколько самоходных установок САУ-76 и виднелись разрозненные толпы пехоты. Там все было ясно. А вот что тут справа? Мы оказались на стыке фронтов, и нашим ближайшим правым соседом должна быть какая-либо часть 46-й армии. Но она, очевидно, где-то там, за горами. И, по всей видимости, не имеет с нашей армией «локтевого» контакта.

Так продвигаемся мы по дороге на Чакако. В начале шестого передовой отряд автоматчиков натолкнулся на проволочные заграждения и на линию окопов по рубежу Чакако-Бодайёк. Пулеметный огонь прижал нашу пехоту к земле и заставил ее окапываться.

– Что они там мямлят, – возмущается капитан Воронцов, – проволоку рвать нужно, и с ходу. У них же САУ есть.

– Без предварительной артиллерийской обработки думаешь траншеями овладеть? – усмехнувшись, спрашивает майор Коваленко.

– Какая тут обработка? Что тут обрабатывать?! – горячится Воронцов. – Брать нужно! Рывком брать! В окопы гранатами и через проволоку. А они, как кроты, в землю лезут. Дуракам лопаты дали.

– Видал, – шепчет мне Вася Видонов, – какова десантная закалка?!

Шаблий и Федотов о чем-то совещались, сидя в отдалении на откосе придорожной канавы.

– Видонов, – крикнул Шаблий, – давай готовь огневой налет!

Видонов подошел к командирам полков, и Шаблий, разгладив